Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень Страница 46

—  Ох-ох-о! Хоть он и зять самого халифа, а цыган он и обманщик... Что же не идёт Ибрагим? Что вы все молчите?

Он кряхтел и плевался презрительно.

Ишан Султан вел свой род от Дарвазских шахов и считал себя царского рода. Он терпеть не мог деревен­щину Ибрагима-конокрада.

Ишан Султан даже ходил особенно. Походку он на­рочно выработал боль-шой тренировкой еще в медресе — лёгкую, плавную, а все жесты и телодвижения были у него округлые и изящные. И тем не менее во всем про­являлась у него натура грубая, ненасытная. Это не мешало ему постоянно заявлять, что кротость и благонра­вие есть самые высокие качества мусульманина. Но даже его друзья говорили, перефразируя священное изречение из корана: «Походка походкой, но забыли вы, что нет неприятнее голоса в мире, чем голос осла!» Ишан Сул­тан в ярости огрызался, на что ему спешили возразить, что грубость отнюдь не свидетельствует о благовоспи­танности.

—  Что же все молчат, о бог мой! — проворчал Ишан Султан и опять с тревогой уставился на дверь. Там, во дворе, беготня усилилась. — Так вы и будете молчать, по­ка драконы-большевики не нагрянут в Сары-Ассию и не наденут всех нас на свои железные шампуры, именуе­мые штыками.

—  Ох, и ещё раз ох, — прорвался тучный, ещё не ста­рый таджик Рахман Миягбаши, — сколько ваша пасть изрыгает слов... лишних слов... не даёте нам даже «э» сказать, а я вот думаю: время ехать!

—  Куда? — испугался Ишан  Султан.

—  Я думаю, к себе... в Матчу.

—  А я... а мы?!

—  Каждый куда хочет... каждому своя дорога.

—  Клянусь, шайтан, Рахман Мингбаши, вы правы, — заговорил Фузайлы  Максум, владетельный бек  Каратегинский. Он был себе на уме и совсем не хотел подвер­гать себя превратностям. Его Каратегин далеко, перева­лы высоки, дороги плохие. Можно спокойно отсидеться, большевикам не добраться до Каратегина.

Со двора донёсся шум. Фузайлы Максум вздрогнул и вскочил с места, вытянувшись во весь свой карликовый рост. Он вертел забавной, увенчанной гигантской чал­мой, головой, пытаясь разглядеть, что случилось.

—  М-да, — продолжал он нарочитым басом. — Кто пойдёт против всевышнего, тот будет наказан. Ты, Рах­ман Мингбаши, прогневил аллаха, твои матчинцы в час боя лежали, высунув языки, на камне и дрыхали. Вот бог и наказал их.

—  Что вы болтаете, — зарычал Рахман Мингбаши. У него был голос человека, привыкшего повелевать и распоряжаться. Рахман Мингбаши в царское время ходил в волостных правителях  и  жил  припеваючи  независимым феодалом в верховьях Зеравшана.

—  У тебя, господин святой Ишан, — продолжал он, — твои воины никак не оторвут задницу от земли, больно уж они привыкли молиться, и от звука выстрела у них тотчас же наблюдается понос.

—  А твои...  а твои... — поперхнулся Фузайлы Максум — Оббо! Дело-то, выходит, слоновье! — Он отскочил от порога и отпрянул в сторону. Лицо его выражало та­кой испуг, что и Рахман Мингбаши, и Ишан Султан не­вольно приподнялись и уставились на открытую дверь борхмоча: «Товба!», что означает крайнюю степень расте­рянности.

В михманхану вошел, звеня шпорами, Энвер.

—  Селям-алейкюм! — важно произнес он  по-турецки и решительно про-шёл на почетное место, где только что сидел Фузайлы Максум.

Стараясь скрыть свою растерянность, курбаши тоже важно расселись по своим местам и бодро хором про­изнесли:

—  Алейкум ассалом! Мы ваши покорные слуги... Пожалуйте в наш дом...

Но оживление тотчас потухло. Все молчали, переби­рая в памяти вчерашние события и наливаясь злобой, исподтишка они разглядывали смотревшего свысока Энвербея, злорадно разыскивая в облике и одежде подтвер­ждение слухов о том, что он бежал так поспешно, что растерял самые необходимые предметы своего одея­ния. Курбаши считали, что зять халифа находится при последнем издыхании. Но им пришлось разочароваться: Энвербей сидел перед ними важный, подтянутый. Хоро­шо начищенные пуговицы мундира сияли медью, сапоги лоснилось, хоть глядись в них, усы торчали все так же за­носчиво, как и всегда. Энвербей произнес целую речь, весьма туманную, смысл которой сводился к тому, что храбрец без ран не бывает. Ни малейшей растерянности или малодушия в лице его курбаши не нашли. Ошеломлённые, они не открывали рта. Молчание становилось не­выносимым.

Резко выкрикнул Энвербей:

—  Где брат мой Ибрагимбек?

—  Кхм, — кашлянул Фузайлы Максум, — они в тароатхане совершают омовение. Он ночью спал с новой мо­лодой женой и...

—  Мусульмане сражаются, а он... предаётся семей­ным утехам. Позвать его!

Меньше всего подобало Фузайлы Максуму, владетель­ному беку и духовному главе Горной страны, выполнять распоряжения кого бы то ни было и даже самого зятя халифа, командующего армией Энвера-паши, но Фузайлы просеменил своими, миниатюрными ножками через михманхану к двери и крикнул во двор;

—  Эй, там, позовите Ибрагимбека...

Но Ибрагимбек долго не шёл. Он не спешил.

Лицо Энвербея медленно начало краснеть. Всё боль­ше и больше.

В полном молчании курбаши смотрели на лицо Эн­вербея и видели, не без испуга, что оно сначала приняло оттенок тюльпана, затем — цвет гранатовых зёрен.

Но только когда лицо зятя халифа устрашающе по­багровело и набрякло от прилива крови, не торопясь во­шел Ибрагимбек. Своей грузной фигурой, облачённой как всегда в несколько халатов (для величия), он занял в комнате очень много места. Он сидел, перебирая пальца­ми косматую свою бородищу, посматривал на Энвербея не слишком почтительно.

—  Лишь тот, кто сломал себе кость, узнает цену ле­карств, — начал было Ибрагимбек, — пока не настанет разлука, как можно узнать друга...

Задохнувшись от гнева, Энвербей выдавил из себя:

—  Ваши воины, Ибрагимбек, уподобились... трусливым бабам... Где они, ваши воины, находились, когда ре­шались судьбы ислама, что сделали они для великого Турана? Измена и предательство!

Теперь пришел черед багроветь Ибрагимбеку. Он упёрся руками в колени и, выпятив вперед свою чёрную бороду, зарычал:

—  Кто дал тебе право командовать, турок! Чего кри­чишь, турок! Ты даже по-нашему говорить не умеешь. Мы тебя не понимаем, турок. Ты сулил нам лёгкую побе­ду. Ты привёл нас к поражению.

Уничтожающе смотрел Энвербей на беснующегося свирепого степняка и высокомерно кривил губы. А Иб­рагимбек рычал и выкрикивал что-то неразборчивое. Ког­да он злобствовал, никто не понимал, что он хочет ска­зать. Энвербей не стал дожидаться, когда он кончит:

—  Кто говорит о поражении, тот трус. Войско наше дело! Идёт помощь   с юга. Я только что получил известие. Город Кабадиан занят афганцами.    Через Аму-Дарью переправляется шестнадцать палтанов,  каждый о семьсот воинов пехоты, тысячу кавалеристов, двенадцать скорострельных пушек. У нас теперь есть артиллерия, господа! Победа в вдших руках! Большевики немощ­ные воины. Начальники у них подметальщики улиц и землекопы. У меня в войсках они и в солдаты бы не годились... Они робки и слабы...