Константин Бадигин - Корсары Ивана Грозного Страница 49

Военной необходимостью вызвана почтовая связь. Движение по ямским дорогам происходило в невиданные в западных странах сроки. Обычная скорость доставки почты и людей достигала двухсот верст в сутки. Ямские дороги содержались в хорошем порядке.

Царя Ивана Грозного окружали высокообразованные русские люди, умевшие управлять государственной машиной. При страшных потрясениях в годы опричнины государство смогло выдержать и не развалиться только благодаря ранее сложившимся обычаям и приобретенному опыту.

По всей Русской земле развивались разнообразные ремесла, торговля и промышленность без всяких царских указов, а иногда и вопреки им. Русские гости и купцы ездили по всей Европе торговать, русские мореходы и землепроходцы бесстрашно осваивали далекие восточные и северные земли, о которых в других странах ходили только страшные сказки. Давно начавшееся русское продвижение на восток, в Сибирь происходило непрерывно.

Мозг великого русского народа был здоров, руки крепки.

Все больше и больше выходило на поверхность людей из простого народа: купцы, мастера, промышленники, дьяки. Появились такие люди, как посол Федор Писемский, знавший десяток иностранных языков, дьяк Иван Висковатый, Иван Выродков — строитель крепостей, послы Афанасий Нагой и Новосильцев Иван, много других ученых дьяков, управлявших приказами. Купцы Строгановы своим предпринимательством и торговлей накапливали богатства, будили дремавшие силы страны. Русский народ тяжелым, настойчивым трудом создавал все новые и новые ценности…

За обедом из головы Висковатого не выходила мысль о герцоге Магнусе, эзельском епископе. Царские опричники Иван Таубе и Эгерт Крузе, взявшиеся уговорить епископа стать королем Ливонии, недавно сообщили, что в Москву скоро прибудет посольство герцога. Однако дьяк не верил немцам-опричникам и убеждал царя Ивана, что в конце концов они обманут, несмотря на клятвы.

Последний разговор у Ивана Михайловича произошел вечером с государственным казначеем Никитой Афанасьевичем Фуниковым. Фуников дружил с Висковатым давно, уважал его и слушался беспрекословно. Он был худой и маленький, с острым носом и большими серыми глазами.

Казначей поклонился иконам, перекрестился.

— У меня разговор тайный, — сказал он, многозначительно посмотрев на дверь, на стены.

За стеной в большой комнате сидели полсотни подьячих и усердно скрипели перьями. Открытое для прохлады окно в комнате Висковатого выходило в сад.

— Говори, не подслушают. Их много, один другого боится.

Фуников уселся на лавке.

— Хороша богородица! — скосил он глаза на икону. — Откуда?

— Самого Андрея Рублева. Аникей Строганов подарил. Ну говори, с чем пришел?

— Иван Михайлович, до каких пор такое будет? В казне ни пула56, а царские приказы денег требуют. Давай да давай, и все на Ливонскую войну, — сказал Фуников.

— А тамга?57

— Все рассчитано.

— Отписал великому государю как и что?

— Отписал… Моему гонцу он велел голову срубить. Мне в рогожном мешке ее опричники привезли.

— М-да… Что ж делать! Подати с сох исправно получаешь?

— Одну четверть от сметы. Разбежался народ, пустует земля.

— А ты с монастырей побольше выжми.

— Жал, больше не каплет. Боюсь, скоро и мне голову государь срубит.

— Ливонская война — дело нужное, Никита Афанасьевич, море нам во как надобно… Может, придумаешь?

Фуников долго сидел, склонив голову.

— Нет, ничего не могу придумать… Везде одни дыры… — Он безнадежно махнул рукой. — Денег надо много. А прежде всего тысячу человек вооружить и на коней посадить.

— Послушай, Никита Афанасьевич, а ежели к Строгановым, к Аникею обратиться. Он нам тысячу человек за свой счет представит.

— Согласится ли? — В голосе Фуникова слышалось сомнение. — Немалые деньги потребуются.

— Ежели я попрошу, согласится. Он из наших рук не в пример больше получает. Мне про его дела немало ведомо. Соболиная дань с новых земель в царскую казну на второй и на третий год идет, а что раньше — все в его карман. Не печалься, Никита Афанасьевич, в дружбе будем — не пропадем. Грамоту я завтра Аникею отпишу.

Висковатый снял пальцами нагар со свечи и вынул из ящика глиняную баклажку.

— Хлебнем, Никита Афанасьевич, крепкое вино. Мне английский купец подарил.

— Неохота мне, Иван Михайлович.

— Да уж приневолься…

— Во здравие царя и великого государя!

Иван Михайлович хлебнул и дал хлебнуть другу.

— Ну и крепка! — Фуников вытер усы и откашлялся. — Кваском бы запить…

— Возьми орешков на заедку.

— Хотел спросить тебя, Иван Михайлович, — пережевывая орехи, сказал Фуников, — что за каша в Новгороде заварилась? Ведомо ли тебе?

Висковатый ответил не сразу.

— Не хотят новгородцы денег давать на Ливонскую войну… В этом вся суть. Многие купцы от войны разорились, у других прибытков менее стало, вот и смута пошла. Великий государь велел им конного войска две тысячи выставить либо денег дать. Новгородцы вместо двух тысяч сотню пригнали. Челом били государю, нет-де больше денег, обеднели, и все тут. Разгневался царь, но смолчал, затаил обиду… Псковичи, те сполна две тысячи всадников дали, как им царь повелел.

— Я другое слыхал…

— Потом и другое началось. В Литве прознали про недовольство новгородцев и лазутчиков в город заслали. В подметных грамотах под короля Жигимонда стали звать. Жигимонд, дескать, на войну денег не берет. Под Жигимондом и вольготней и сытней люди живут. И от князя Курбского грамоты подметные были… И будто новгородцы на то согласны.

— Затея, ложь! А не слышно ли про Володимира Старицкого? Не хотят ли новгородцы его на царский престол посадить?

— Не знаю. Однако и раньше о том бояре шептались… А в иных подметных грамотах писано, будто наш царь Иван и не царского роду вовсе, а сын Ивана Федоровича Овчины-Оболенского.

— Господи, помилуй нас, грешных… — Лицо Фуникова от испуга густо покрылось каплями пота.

— …Прознали про те грамоты новгородские молодцы Малюты Скуратова, бросились ловить лазутчиков, а те как в воду канули: месяц искали — не нашли. Наконец удалось уцепить ниточку за кончик, вызнали, что один лазутчик в монастыре укрылся. Пошли с облавой на монастырь. Еще семерых нашли. Государю донесли, он и вовсе распалился. А тут архиепископ новгородский Пимен за монастыри стал вступаться. Негоже, дескать, святыни поганить… Зол теперь государь на Новгород Великий и на монастыри новгородские. И на Пимена. Ох как зол!..

— Как ты мыслишь, Иван Михайлович, для дел государских нужна опричнина?