Сергей Булыга - Углицкое дело Страница 5

– И двоих подьячих! И губного старосту! И мамку-кормилицу! И дядю, Афанасия Нагого! И еще пятьдесят человек!

– Ну! – громко воскликнул Маркел.

– Вот и не ну! – передразнил его стрелецкий голова свистящим шепотом. – Убили и в ров побросали. Вот так! И еще дали знать в Ярославль, и там тогда убили еще больше! А завтра будут бить в Москве! Попомни мое слово!

Маркел не удержался, хмыкнул и еще прибавил:

– Тогда куда мы едем? Надо было в Москве оставаться!

– В Москве, – сказал стрелецкий голова, – и без нас силы достаточно. В Москве им быстро рога обломают. А зато ни в Угличе, ни в Ярославле нет никого наших! Или ты думаешь, что меня просто так с вами послали? А мой брат?!

– А что твой брат?! – спросил Маркел.

– А брат еще утром ушел, – сказал стрелецкий голова. – Мой родной брат, Тимофей. И с ним тоже сотня! Смекаешь? Брат уже, может, там!

Маркел задумался, после принюхался. От стрелецкого головы шел крепкий медовый дух. Маркел еще принюхался, и это уже не таясь. Стрелецкий голова обиделся, встал и в сердцах сказал:

– Дурень ты, Маркел, ох, дурень! За Камнем ты был поумней! – И развернулся, и ушел в дом.

И стало тихо. Маркел сидел на ступеньках и смотрел в небо. Небо было чистое, звездное. Звезды держались крепко, ни одна из них не падала. А еще Маркел думал над словами стрелецкого головы о том, что в Угличе и Ярославле бунт и там много людей побито. Верить такому или нет, думал Маркел дальше. Стрелецкий голова не врет, конечно, что ему сказали, то он ему и передал. А почему вдруг передал? Да потому что невтерпеж с таким ходить, когда никто кроме него не знает, может, даже Шуйский тоже, потому что гонец был не царский, а годуновский, конечно, у Годунова же сейчас вся сила! Ну да и ладно Годунов, в сердцах дальше подумал Маркел, а вот стрелецкий голова какой прилипчивый! Он его за Камнем видел! Ну и что?! За Камнем теперь тоже наше царство!..

Подумав так, Маркел поморщился. Не любил он вспоминать о том, где он бывал раньше и что где и кого видел. И он опять стал смотреть в небо и думать уже вот что: как хорошо здесь, в Троице, тишина и благолепие, хорошо, что дальше не поехали, потому что в Александровой Слободе им так хорошо бы не было. Эх, вспомнил давнее Маркел, бывал он и в Слободе, и бывал не раз, а теперь перекрестился и не хотел, а все равно вспомнил дальше, как спустили на него медведя и он от него чуть отбился, а царь смеялся и плескал в ладошки, как дитя. Царь, еще раз подумал Маркел, покойный царь, когда он умер и отнесли его в собор, все они тогда жарко молились, как бы он вдруг не ожил. Вот где был страх так страх! Маркел даже мотнул головой, чтобы больше об этом не думать…

Но покойный царь его не отпускал! Тогда Маркел резко встал, повернулся к куполам собора и широко на них перекрестился, прочел Отче наш, еще раз перекрестился, развернулся и пошел обратно в корпус, в сенях на ощупь, как слепой, нашел ведро и ковш, напился и так же в полных потемках пошел дальше. Шел на храп. На храп же нашел дверь, а дальше, где лежали на соломе плотно, как поленья, протиснулся как мог и растолкал где мог, после лег на спину, зажмурился (теперь храп был со всех сторон) и в больших сердцах подумал: при царе Иване так крепко не спали, разбаловался народ! И, еще раз перекрестившись, опять стал думать о стрелецком голове и о его словах – и мало-помалу заснул.

Следующий день прошел быстрее, даже правильнее, проскакал, потому что рассказывать о нем почти что нечего. Утром встали на заре, перекусили и двинулись, точнее, поскакали дальше. Мухрышка стал прихрамывать, Маркелу стало его жаль, и на первой же остановке он подошел к дяде Игнату (так его все звали) и сказал, что ему нужен подменный конь.

– Ты кто такой?! – начал было выговаривать ему дядя Игнат…

Но потом вдруг, надо думать, вспомнил, что Маркел – это тот самый человек, из-за которого сам Шуйский вчера всех останавливал и ждал, и велел дать Маркелу коня. Теперь это был Птенчик. На Птенчике и на Мухрышке в переменку ехать стало много лучше.

После, и очень вскоре, они проехали Александрову Слободу. Теперь это, подумал Маркел, была совсем другая Слобода, не то что при покойном царе, теперь даже ее почти что не было, а были одни пустые дома и такие же пустые царевы хоромы. В Слободе они остановились только чтоб воды испить, как говорится, и сразу поехали дальше. И еще: в Слободе Шуйский у тамошних спрашивал (все это слышали), нет ли у них каких известий из Углича, и те сказали, что нет. И Шуйский и все остальные поехали дальше.

В Переяславле они были ближе к вечеру. Там их встречал уже сам тамошний воевода Иван Сицкий. Его же велением там были прямо на его воеводском дворе расставлены столы, и они все там быстро, на скорую руку, перекусывали. Шуйский, было видно, опять спрашивал, нет ли каких новых известий из Углича, и Сицкий ему на это что-то отвечал. Но что – неизвестно. И только уже после перекуса, когда они опять поскакали, коней не щадя, по рядам пошел слух, что Сицкий Шуйскому сказал, что наши стрельцы проехали на Углич еще утром.

– Что за стрельцы? – спросил Маркел.

– Да Тимошкины, – сказал подьячий Яков, с которым Маркел ехал рядом, – брата нашего Ивана, они вместе служат.

– Ага, ага, – сказал в ответ Маркел, а сам подумал, что стрелецкий голова и в самом деле не врал, он так и думал, так что вполне возможно, что в Угличе и в Ярославе вправду бунт, вот тогда будет забот и суеты! Но так он только подумал, а вслух, как всегда, ничего не сказал.

А там вскоре и совсем стемнело и они остановились. Ночевали они тогда почти что в чистом поле, потому что там была деревня из всего пяти дворов, места на всех не хватило, конечно, а только Шуйскому, его советчикам и их ближней дворне. А Маркел тогда пристроился на сеновале (почти что пустом, потому что был уже май месяц) вместе с тем самым Яковом, подьячим Поместного приказа, то есть человеком Вылузгина, и еще тремя другими такими же подьячими, приятелями сказанного Якова. Перекус был так себе. Но зато выпили! Поэтому когда легли, то не сразу заснули, а сперва завели пустой разговор о том да о сем, и чуялось, как они все мнутся и языкам воли не дают, потому что не знают, кто такой Маркел и что он здесь делает, а спрашивать его об этом не решаются.

Но после все же спросили! На что Маркел, усмехнувшись (а в темноте этого видно не было), ответил, что он княжий едчик, то есть еду пробует, если князь в ней отраву чует. Они такому не поверили, один из них даже спросил:

– А почему князь тебя сейчас к себе не спрашивает, почему ты сейчас здесь сидишь, когда князь за столом? А вдруг там кто дурное что задумает?!

– Значит, не задумает, – сказал Маркел. – Не чует князь отравы, вот и не зовет меня.

– А если позовет? – спросили.

– Тогда, – сказал Маркел, – пойду и на что укажут, того и отведаю.

– А если, – спросили, – там отрава?

– Ну что ж, – сказал Маркел, уже не усмехаясь, – мы к этому привычные, в брюхе поскворчит, поколет и отпустит.

– И всегда отпускает? – спросили.

– Почти всегда, – сказал Маркел. – Мы же, – повторил, – с детства привычные, мне хоть сейчас дай толченый мухомор – и я его съем. И поганку тоже съем, дай поганку.

Но ни мухоморов, ни поганок у них не было, и поэтому тогда один из них спросил:

– А если совсем крепкий яд, тогда что?

– Тогда мы тоже крепкие, – сказал Маркел. – У нас такая порода, нас яд не берет. – А после, помолчав, всё же прибавил: – Но случается, конечно, всякое. Тот, который до меня служил, дядя Трофим его звали, прослужил пятнадцать лет и только после помер. А я еще только восемь лет служу, значит, мне еще семь лет до сроку. А это еще ого! – И хмыкнул.

А эти не хмыкали, просто молчали. Маркел тоже молчал. Но эти ничего уже больше у него не стали спрашивать, а только, было слышно, о чем-то между собой пошушукались. А после затихли. А после и совсем заснули. И так же сделал и Маркел.

Утром они все вместе дружно встали и, не поминая вчерашнего, перекусили (все смотрели, как он перекусывает) и поскакали дальше. И так, с малыми остановками, они скакали до полудня. В полдень им навстречу прискакал конный стрелец (из тех, которые выехали раньше), Шуйский его встретил, выслушал, а после повернулся к остальным и, уже не скрывая, сказал, что в Угличе был бунт, убили государева разрядного дьяка Михаила Битяговского, а с ним еще пятнадцать душ, всё верных царских слуг, но мы им ужо сейчас покажем! И они все вместе поскакали дальше. И скакали так до вечера.

А вечером, уже почти перед самым закатом, может, за час, ну, за два до него, в полуверсте от сказанного Углича, на ямской переяславской дороге, они увидели большущую толпу народа, а впереди троих конных бояр, а сбоку сотню стрельцов, уже пеших, но всех с пищалями почти наизготовку. Га, подумал Маркел, как забавно!

3

Но никакой забавы дальше не было. А было вот что: в толпе вдруг задудели в рога, забухали в бубны, и всё это очень громко, а от города, и это еще громче, начали звонить в колокола. У них там очень складно получалось: сперва одни частили меленько: «Кто там? Кто там?», а после другие сердито: «Зачем пришли? Зачем пришли?», а после третьи совсем уже грозно: «Каз-нить! Каз-нить!», и опять сначала, и опять! Эх, думал, слушая, Маркел, а ведь так, небось, и будет, и тянул шею, и смотрел вперед, и чем ближе подъезжал, тем лучше видел тех троих бояр и думал, что это, конечно, Нагие, родня вдовой царицы. Двое тех, что помоложе, – это ее братья, Григорий и Михаил, а старший – это кто, думал Маркел, ведь старших Нагих тоже двое, и одного из них, Афанасия, Маркел однажды мельком видел, это когда царь Иван умер и тоже была замятня, и Афанасий был тогда в великой силе и чуть было всех не одолел, а этот, думал Маркел дальше, нет, не тот, а это Андрей Нагой, но тоже царицын дядя. Но рассмотреть его уже не получалось, потому что к тому времени они к ним уже совсем близко подъехали и передние перед Маркелом загородили Нагих шапками. И тут все остановились, и стало еще тесней и хуже видно. Но, правда, Маркел уже успел отъехать в сторону и поэтому его не затеснили и он всё, что хотел, рассмотрел.