Сергей Булыга - Углицкое дело Страница 6

А рассмотреть там можно было вот что: когда Шуйский остановился (а с ним и Клешнин, и Вылузгин с митрополитом тоже, и все со своими людьми), Нагие, дядя и племянники, сошли с коней и низко, большим поклоном поклонились, а после старшему из них, Андрею, служки подали хлеб-соль, и Андрей с хлебом-солью выступил, а младшие за ним, навстречу к Шуйскому, и еще раз остановились. Старший Нагой теперь смотрел прямо на Шуйского, а Шуйский смотрел на него, но с коня сходить даже не думал. Старший Нагой держал хлеб-соль и что-то говорил, но слов нельзя было расслышать из-за рогов и бубнов и колоколов, а Шуйский смотрел на Нагого и хмурился. Тогда старший Нагой замолчал и теперь просто держал перед собой хлеб-соль, а молодые Нагие стояли за ним. А за Нагими стояли попы и монахи, а дальше была уже просто толпа всех подряд. А время шло и шло. А колокола опять, уже который раз, звонили: «Кто там, кто там, зачем пришли, зачем пришли…»

И тут Шуйский махнул рукой, и мало-помалу смолкли бубны, затихли рога, а после также и колокола, и стало тихо. И только тогда Шуйский, даже немного вперед наклонившись, через старшего, спросил младших Нагих:

– А где ваша сестра?

Но младшие молчали, а ответил старший:

– А ей неможется. Ведь горе же какое! Ведь же единственный сынок, кровиночка, вот кого она лишилась!

– Лишились! Га! – грозно воскликнул Шуйский, глядя теперь уже только на старшего. – А вы куда смотрели?! Не уберегли!

Старший Нагой на это ничего не ответил. Тогда Шуйский спросил:

– А Афанасий где?

Ага, смекнул Маркел, нет здесь Афанасия, верно! И посмотрел на Андрея Нагого. Андрей Нагой, глядя на Шуйского, сказал:

– Он у себя сидит.

– Где это – у себя? – сердито спросил Шуйский.

– В Ярославле, на своем подворье, – ответил Андрей, усмехнулся и прибавил: – Как ему царь велел. А царская воля как Божья!

– А сообщали ему про царевича?

– Сообщали, – сказал Нагой, – как же, сразу, в первый вечер же!

– И что?

– Скорбит, – сказал Нагой отрывисто.

– И… – начал было Шуйский, но передумал, посмотрел на хлеб-соль, которые Нагой по-прежнему держал перед собой, и спросил уже не так громко: – И как там, в Ярославле? Тихо?

– А кому там шуметь? – как будто с удивлением спросил Нагой.

– А здесь? – быстро спросил Шуйский.

– Здесь тоже тихо.

– А говорили – шум! – сердито сказал Шуйский. – Говорили – государевых людей побили! Было такое, а?!

Старший Нагой молчал. И младшие Нагие тоже.

– Где Битяговский? – грозно спросил Шуйский. – Почему его не вижу?! – И тут же добавил: – Убили его! Чую!

На что старший Нагой сказал упрямо:

– Не убили! А покарали.

Шуйский свел брови, помолчал, а потом совсем не громко, но очень твердо сказал:

– Карают только Бог и государь. Ну и я, раб Божий, слуга царский, царской волей, если царь позволит. – И помолчал, и осмотрел Нагих. Нагие опустили головы. А он быстро сказал: – Поехали!

И он, а за ним и все его люди, и с ними и Маркел, разом тронулись дальше вперед. Опять задудели рога и загремели бубны, опять пошли звонить колокола, и так, впереди всех, Шуйский и въехал в город, а хлеба-соли так от Нагих и не принял!

Углич еще и тогда, до польского пожара, был город небольшой. Также там и вал, и частокол по верху вала, и въездные, так называемые московские, ворота тоже были невысокие. Также и Богоявленская улица, по которой все дальше поехали, тоже была нельзя сказать чтобы широкая или богатая. А тут она еще была пустая, то есть никого там вдоль заборов не стояло, так как народ, вышедший встречать приехавших за город, теперь шел немного сзади их и, как думал Маркел, обгонять их и не собирался. Ну еще бы, думал Маркел дальше, если здесь царева дьяка убили, то Ефрем здесь без работы не останется!

А Ефрем, к слову сказать, – это был здоровенный детина, заплечных дел мастер, лучший мастер на Москве, Шуйский на него очень надеялся, как говорили, а теперь он, то есть сказанный Ефрем, ехал в почти самом переду и грозно поглядывал по сторонам и жадно понюхивал ноздрями. Так они проехали по Богоявленской и выехали к Торгу. Торг тоже стоял пустой, или, может, они там попрятались, кто знает, думал Маркел, поглядывая по сторонам. Так же и дальше за Торгом, уже перед самым рвом налево, на кабацком дворе, тоже было никого не видно. В горло не идет, а как же, почти со злорадством подумал Маркел, отворачиваясь от кабака и глядя уже на кремль за рвом.

Углицкий тогдашний кремль был еще каменный и очень даже внушительный с виду, почти как московский. Да его так когда-то и строили похожим на столичный, чтобы Москва не очень заносилась, вспомнил Маркел чьи-то слова, въезжая на мост через ров, и быстро глянул вниз…

И увидел то, что и думал увидеть, – во рву лежали убитые люди, и их там было много, десятка два, никак не меньше…

Но сосчитать их Маркел не успел, потому что он уже проехал по мосту (а сзади все время напирали), и через так называемую Никольскую проездную башню въехал в кремль, и дальше поехал прямо к уже видневшимся впереди, сбоку от храма, царевичевым хоромам. Да, и сразу справа от Маркела тоже стояли хоромы, одни и вторые и третьи, но эти были попроще и, как после узнал Маркел, это были хоромы Нагих. А, ну, и вот что еще: эти хоромы были деревянные, а царевичевы хоромы были деревянные только с краев, а посередине были каменные, то есть, конечно, кирпичные, но кирпич крепкий как камень, на века поставлен, он и после польского пожара выстоял, а тогда был и совсем красавец!

И вот к этим каменным хоромам они все тогда и подъехали и сразу, конечно, спешились. Только Шуйский с Клешниным не спешились, и Шуйский, как Маркел услышал, спросил, где Мария. Ему что-то негромко с красного крыльца ответили.

– Как это так?! – грозно воскликнул Шуйский. – Я это что, сюда по своей воле ехал? Нет, меня государь посылал! А ей государь уже не государь, так, что ли?!

И он, наверное, еще бы долго гневался, но тут успели подъехать Нагие (а так они ехали сзади), и старший из них, Андрей (Маркел видел только его голову), приблизился к самому Шуйскому и стал ему что-то очень жарко и быстро-быстро говорить, и даже размахивать руками, что ему было уже совсем не в честь.

Но Шуйский это стерпел. Он даже сказал:

– А! Это вот как! Ну ладно. – И бросил поводья.

Поводья сразу подхватили, и Шуйский слез с коня. После Андрей Нагой повел его наверх по лестнице. А младшие Нагие повели один Клешнина, а второй митрополита. А Вылузгина повели, хоть и с почетом, но уже просто тамошние дворовые. А после дверь сверху закрылась, и это было всё. То есть больше никого наверх не звали, а дальше было вот как: пришел сбоку какой-то человек, сказал, что ему матушка-царица их всех поручила и что он здесь всё знает, и стал указывать вроде того, что этим сюда, а этим сюда, а лошадей туда ведите и так далее, и все стали расходиться кому куда было сказано. А о Маркеле ничего не говорилось, и он пошел за подьячими, потому что он их уже знал хоть немного и еще потому, что он же не холоп, которым было сказано, что их место вон там, под навесом, будто они свиньи, что ли, и они и пошли туда молча.

А подьячих, и вместе с ними Маркела, повели сперва направо, мимо второго крыльца, а там нужно было пройти еще немного и дальше были ворота во внутренний двор. Они вошли туда и по двору, теперь уже налево, прошли еще, и там их ввели в подклеть, а дальше почти сразу в еще одну дверь, и сказали, что это для них, они здесь будут жительствовать, место сухое, теплое, всё рядом, да и им же ненадолго, правда же. Ну да и что тут было спорить! Хотя, конечно, сразу было видно, что это бывшая холопская и что ничего там, кроме голых лавок, нет. Но все были крепко уставшие с дороги и поэтому пока просто посели по лавкам, и Яков, как старший, строго велел подать перекусить. Эти сразу побежали исполнять, а Яков утер руки и сказал, что всякое дело надо сперва обдумать, и с этими словами достал ложку.

Но тут за ним пришли и, как сказали, увели к боярину. Так что когда принесли перекус (и запивку), пришлось перекусывать уже без Якова. Да, и еще: теперь, когда Яков ушел, у подьячих за старшего остался Парамон, и это он и предложил садиться, и все, и с ними и Маркел, сели к столу. Всего их, с Маркелом, было шестеро. Парамон сел во главе, Маркел сел с краю, а остальные – между ними. Челядницы накрывали быстро, ловко, на столе было всего, как говорится, Маркел смотрел на это и помалкивал, как и помалкивали все остальные. Когда же уже всё было накрыто и челядинцы вышли, тогда и их старший, который до этого просто стоял в стороне и приглядывал за порядком, теперь повернулся к Парамону и сказал вроде того, что не обессудьте, чем богаты, тем и рады, угощайтесь, гости дорогие, после чего сразу поклонился, а распрямившись, сразу повернулся уходить. Но Парамон тут же сказал:

– Э, погоди! – А когда тот остановился и повернулся к нему, он спросил: – Тебя как звать?

– Сазоном, – сказал тот.

– Садись с нами, Сазон, – предложил Парамон. – Будем вместе перекусывать.