Принцесса викингов - Вилар Симона Страница 5

Ее стрелы пронзали врагов, рука привычно держала щит, отражая все новые удары. Вскоре войско Снэфрид начало теснить данов, и она искала случая в суматохе пустить стрелу в рыжеволосую девушку, которую давно заметила на стене среди защитников Руана. Однако ее намерение, похоже, предугадал Ботольф Белый – верный конунгу старый ярл, находившийся в то время в городе.

Спрашивается, какое дело Ботольфу до рыжей христианки? И тем не менее он почему-то взялся оберегать Эмму. Ботольф наблюдал за Снэфрид, и та это чувствовала. Пришлось ей оставить рыжую в покое, решив, что время еще придет. Не всегда же старый медведь Ботольф будет крутиться в Руане! Он властитель города Байе и скоро уедет. А пока Снэфрид, решив оставаться вне подозрений, возглавила погоню за отступавшими к морю данами. Рагнар без раздумий последовал за ней и не раз рисковал жизнью, прикрывая ее собой во время кровавых абордажных схваток. Снэфрид была благосклонна к нему, сама перевязывала раны, но не допускала ни малейшей вольности с его стороны. Рагнар был ей еще нужен, а Снэфрид взяла за правило не оставлять в живых никого из мужчин, с кем она порой утоляла нетерпение плоти. Она потчевала их ядом, убивала во время сна или поступала как с Ормом. Немой великан был единственным, кого не постигла смерть. Рагнар же был слишком своеволен и непредсказуем.

Снэфрид вернулась в Ротомагус незадолго до прибытия Ролло. Атли встретил ее с великими почестями, устроив пир в ее честь. Даже епископ Франкон был вынужден велеть ударить в колокола при въезде Снэфрид в город. На пиру Лебяжьебелая сидела выше всех воинов и предводителей, однако в душе ее царил мрак – из-за рыжеволосой франкской девицы. Она чувствовала себя оскорбленной ослепительной красотой юной Эммы, с ее осанкой прирожденной властительницы. Отложив баранью кость, которую она усердно обгладывала, Снэфрид наблюдала из-под опущенных ресниц, как эта девушка изящно ест, беря мясо самыми кончиками пальцев, как с аппетитом, но без жадности пробует каждое блюдо, как ополаскивает руки в чаше с душистой водой, которую держит прислуживающий ей мальчик.

В груди Снэфрид взметнулась волна бессильной ненависти. Она решилась. Она сжалась в комок, подобрала колени, вызывая в себе тупую, разрушающую силу, после которой придется несколько суток в полном кошмаров оцепенении провести в постели. По вискам ее заструился пот, руки, державшие кубок с чистой водой, задрожали. Снэфрид не отрываясь смотрела на воду, и та вдруг стала исходить тонким паром, подрагивать, словно должна была закипеть. И тогда поверх золоченого края кубка она коротко взглянула на Эмму. О, это сладкое мгновение!

Девушка уронила чашу с вином и схватилась за ворот, задыхаясь. Глаза ее сначала расширились, потом закатились, блеснули белки, и, хватая воздух, она стала падать на руки Атли, испуганно подхватившего ее.

И опять помешал Ботольф. Он знал, что следует делать. Зайдя сзади, он что было силы рванул Снэфрид за косы и опрокинул ее на пол вместе с тяжелым креслом.

Теперь Лебяжьебелая уже не шевелилась. С этой секунды она была бессильна, как мертвая мышь. Сквозь гул в ушах она слабо различала крики, ругань, топот тяжелых сапог. Словно в тумане видела, как Рагнар кинулся на Ботольфа… Ничего удивительного: стычки викингов на пирах были делом обычным. Главное, чтобы никто не понял, почему Ботольф сделал то, что сделал, а сам он держал бы язык за зубами… Она думала об этом все время, пока люди Рагнара несли ее в закрытых носилках к башне. Снэфрид скрипела зубами, чтобы не завыть от нестерпимой боли в голове, не было сил шевельнуть даже пальцем. Она с трудом заставляла себя вслушиваться в слова Рагнара.

– Подумать только, старый пес из Байе так нализался, что посмел поднять руку на саму королеву! Клянусь Рыжебородым[14], если бы нас не разняли, я насадил бы его башку на пику, отправляясь встречать Ролло!

Он склонился к ней.

– Что он сделал с тобой, Лебяжьебелая? Я боялся, что он повредил тебе спину. Ты была будто неживая…

Но на третий день Снэфрид уже поднялась на ноги. Взглянув на себя в зеркало, она увидела темные круги под глазами, сухие морщины в уголках рта. Слава богам, в ее светлых волосах не заметна седина. Справившись об Эмме, она узнала, что с той все в порядке – очнулась после обморока, день промучалась мигренью и опять поет. Снэфрид сжала кулаки. Выходит, она стала слабеть, если эта сила не причиняет вреда никому, кроме нее самой: финка словно состарилась на десять лет за те короткие мгновения.

И вновь она принимала ванны из молока ослиц, рабыни растирали ее тело благовонными маслами, вместо перин она спала на досках, покрывая лицо ломтями свежей печени убитых животных – такое средство имело свойство разглаживать кожу. Снэфрид пила теплую кровь ягнят, чтобы омолодиться, намазывала волосы смесью измельченных трав, яиц и сливок, а затем полоскала их в теплой розовой воде с уксусом, чтобы они блестели, как серебро. И когда она выехала верхом навстречу возвращающемуся из похода Ролло, никому бы и в голову не пришло, что это та бессильная, утомленная походом и измученная болью женщина, которую Рагнар Датчанин несколько дней назад доставил из Руана…

Снэфрид вздрогнула, услышав стук открывшегося от ветра ставня. Ветер усилился и теперь неистово завывал, срывая черепицу с крыш. Женщина, озябнув, поднялась с ложа. В комнате было темно – время зажигать свечи. Да и пора узнать, привела ли нищенку старая Тюра.

Снэфрид хотела было закрыть ставень, но ее внимание привлек отдаленный шум, доносившийся со стороны города. К обычному перезвону колоколов в церквях христиан теперь примешивались хриплые звуки рогов. Город сиял огнями.

– Что там происходит? – пробормотала Снэфрид.

Раздался негромкий стук в дверь. Снэфрид улыбнулась: это робкое, едва слышное царапанье могло принадлежать только силачу Орму, ее слуге и любовнику.

Когда она открыла, они обменялись взглядами, и гигант накинул ей на плечи темное покрывало. В усадьбе стояла тишина, огонь горел лишь у ворот, на сторожевой вышке маячила тень стражника. По двору, дабы никто не смел ни войти, ни выйти, бродила гигантская пятнистая кошка – леопард. Зверь уже дважды набрасывался на слуг, и его боялись не меньше самой хозяйки поместья. Даже вооруженные стражники не решались спускаться с галереи над воротами, когда Орм выпускал из клетки этого хищника.

Зверь потерся о ногу Снэфрид, словно ручной котенок, и глухо замурлыкал. Лебяжьебелая приучила его брать пищу из ее рук. Кроме нее, хищник признавал только Орма, который чистил клетку и кормил его, когда хозяйке было недосуг.

Оставив зверя во дворе, Снэфрид стала спускаться в подземелье по выщербленным ступеням. Здесь царил полный мрак, пахло плесенью, но Снэфрид шла уверенно. Орм же отставал, оступаясь на старых камнях. Его всегда поражало умение госпожи ориентироваться в темноте. Но вскоре впереди, за дверью у входа в крипту, стал угадываться свет.

Сейчас уже ничто не напоминало о том, что здесь была подземная молельня христиан. В слабом свете коптящей лампы по углам виднелись толстые колонны, поддерживающие полукруглый свод. На стенах еще остались неясные следы росписи, правда, лишь под самым куполом, так как внизу краска облупилась от сырости. Бородатый Бог Отец с нимбом и греческим крестом над головой осуждающе глядел на пришельцев близко посаженными византийскими глазами.

Теперь это место было избрано женщиной, слывущей ведьмой, для своих тайных и нечистых дел. На поставцах вдоль дальней стены стояли черепа людей и животных – лошадей, клыкастых кабанов, длиннорогих туров. На вбитых в свод крюках висели высушенные тушки летучих мышей, некоторые просто-таки чудовищно огромные, с мордами выходцев из преисподней. Комки белой глины на широком столе, чучело филина, какие-то кости, а еще ножи – из лучшего металла, сверкающие, как драгоценности, среди этих омерзительных предметов.

Там, где прежде на небольшом возвышении располагался алтарь, теперь стоял бронзовый стол на изогнутых ножках, с небольшим углублением в центре, которое заканчивалось отверстием. К столу-то и направилась Снэфрид. Она так же ласково погладила металл, как перед тем гладила зверя, и только после этого взглянула на маленькую худую женщину, кормившую грудью завернутого в тряпье младенца. Рядом с ней на корточках сидела старая Тюра, что-то монотонно напевая, раскачиваясь и громыхая костяными амулетами, подвешенными на просмоленной бечеве к ее клюке. Почувствовав на себе взгляд Снэфрид, Тюра подмигнула ей и, не переставая напевать, кивнула в сторону нищенки.