Принцесса викингов - Вилар Симона Страница 6

Снэфрид подошла ближе и увидела у той в глазах страх. Веки женщины были изъедены болячками, сбившиеся в колтун волосы свисали набок, подхваченные убогим подобием заколки. Но ребенок, сосавший вздувшуюся от молока грудь, был крупный, лобастый, с чистой кожей.

«Даже таким тварям боги даруют способность производить потомство. Даже таким, но не мне», – промелькнуло в голове у Снэфрид.

Нищенка, дрожа, неотрывно глядела на госпожу с небывалыми разноцветными глазами.

– Пресветлая госпожа, – залопотала она срывающимся голосом. – Молю, во имя Господа, скажи, что станется с моим дитятей?

«Поздно же ты спохватилась. Об этом следовало думать раньше, до того как ты решилась принести его».

– Сколько у тебя детей? – спросила Снэфрид.

Та заморгала, пытаясь улыбнуться бледными губами.

– Много… Много живых, а некоторых уже прибрал Господь.

– Какое же тебе дело до того, что будет с этим ребенком? Я дам тебе за него желтый металл. Ты сможешь целый год есть сама и кормить своих щенков.

– Желтый металл?! – Женщина была поражена. На ее тупом лице появилось выражение благоговейного ужаса и восторга.

– Но ты никому не скажешь, куда отнесла дитя.

– Никому, о благородная дама, никому!

Она выпрямилась на коленях и попыталась поймать руку Снэфрид, но та резко отдернула ее, словно замахнувшись для удара. Нищенка тотчас съежилась, втянув голову в плечи. Когда она открыла глаза, беловолосая красавица протягивала ей золотой солид[15]. У женщины загорелись глаза. Она слышала о существовании золотых монет, но это первая, которую она видела воочию. Когда желтый металл лег в ее ладонь, нищенка вздрогнула, словно тот таил в себе жар огня, которым светился.

Она так жадно вглядывалась в монету, что не заметила, как продолжавшая напевать Тюра взяла у нее ребенка. Оторванный от груди, младенец мяукнул, как котенок. Старуха зашикала и ткнула ему в губы вместо соски кусок сырого мяса.

– А теперь убирайся, – властно велела Снэфрид.

Нищенка вновь попыталась встать на колени и поцеловать ноги щедрой красавицы.

– Покажи ей дорогу во двор, – приказала Снэфрид Орму.

Тот задержал на госпоже взгляд, затем понимающе кивнул. Вернувшись вскоре, он помог развести огонь в печи и установить вокруг жертвенного стола тяжелые кованые треножники. Сама Снэфрид, произнося заклинания, зажгла толстые желтые свечи. Голос ее звучал монотонно и напевно. Старая Тюра, подвывая, вторила ей. Мерное течение ритуала не нарушили даже долетевшие снаружи вопли ужаса нищенки и яростный рык леопарда. Орм, опустившись на каменный выступ стены, осторожно прислушивался.

К тому, что должно было сейчас произойти в крипте, Орм относился без трепета. Он еще не забыл, как в походах иной раз и сам забавы ради подбрасывал и ловил детей франков на острие копья. Любой отпрыск врага может вырасти воином, а Один не гневается, получая в жертву нежное мясо. Поэтому он спокойно наблюдал, как Снэфрид, взяв роскошный сосуд – христианскую чашу для причастия, всю в крупных самоцветах, – поставила ее под углублением в столе. Младенец уснул было на руках завывающей Тюры, но заплакал и засучил слабыми ножками, едва его раскутали и уложили на холодный металл жертвенного стола.

«Мальчик, – сухо отметила Белая Ведьма. – Сын, которого не пожелали послать мне боги».

Сердце ее мучительно заныло от отчаяния и ненависти. Крик ребенка резал слух.

Словно тень летучей мыши, носилась по крипте старая Тюра, творя колдовские знаки, хриплым шепотом бормоча заклинания.

Снэфрид отпустила концы покрывала, и оно медленно сползло к ее ногам. Золотая парча платья вспыхнула в свете огня. Медленно, подавляя раздражение от плача младенца, она стала распускать шнуровку.

– Орм, оставь нас! – неожиданно приказала она.

Великан повиновался. Снэфрид всегда выгоняла его в решающую минуту, и это его сердило. Ему страстно хотелось взглянуть, как происходит жертвоприношение, но Белая Ведьма была неумолима. Что ж, его награда не за горами. После тайных обрядов Снэфрид всегда бывала особенно чувственной, и еще сегодня он подомнет под себя это пахнущее свежей кровью ослепительное тело.

Когда слуга, выходя, приоткрыл дверь, вновь стал слышен истошный вопль нищенки. Снэфрид улыбнулась. Она не так глупа, чтобы оставлять свидетеля. На рассвете Орм подберет останки нищенки, а ее солид достанется ему за труды. Преданный немой, верный, как сталь, немой. Финка ощутила томительную дрожь, вспомнив, каково чувствовать на себе тяжесть его тела. Ролло куда легче…

– Ролло… – прошептала она. – Я всегда буду молодой для тебя.

Она стянула через голову полотняную рубаху. Ребенок исходил хриплым писком. Отвратительный, багровый от натуги червяк!..

– Какое орудие подать, госпожа? – спросила Тюра, глядя на точеные бедра ведьмы с завистливой ненавистью.

– Трехгранный нож.

Твердая рукоять ножа приятно холодила ладонь.

– О великая Хель! – зашептала Снэфрид. – Ты получишь сегодня свое, но меня не тронь. Я отдаю тебе это дитя, чтобы ты не зарилась на мою красу. Мое время еще не пришло, о владычица смерти. Идун, Идун, душа юности, пусть сок твоих дарующих молодость яблок насытит кровь этого ребенка и войдет в меня!..

Она занесла нож, на миг подняла глаза к потолку и хищно улыбнулась бессильному Богу христиан. Пусть смотрит, он ничем не может помешать…

Короткий удар – и сталь оборвала слабую жизнь. Тонкий писк, короткая конвульсия – и хруст вспарываемой плоти и хрящей. Сердце ребенка еще билось, когда ведьма жадно впилась в него зубами. Чужая жизнь, юная сила должны были войти в нее. Она верила в это, знала, что так и будет, и испытывала острое наслаждение. Нежное, сладкое мясо – его не сравнить ни с одним изысканным яством. Плотный комочек чужого естества, дающий новую молодость… Внутренности младенца еще дымились в сыром воздухе крипты. Тяжелые капли крови мерно падали в драгоценную чашу под жертвенным столом…

Старая Тюра приблизилась к жертвеннику и склонилась над тельцем. Однако даже она не умела предсказывать будущее по внутренним органам жертвы и теперь с любопытством и ожиданием глядела на Снэфрид, слизывавшую кровь с рук. Наконец та опустила глаза – и отшатнулась. Лицо Лебяжьебелой исказилось такой безобразной и жуткой гримасой, что старая ведьма попятилась в ужасе.

Одно и то же! Всегда одно и то же! Отливающий перламутром ком внутренностей лег налево, и только крошечная темная печень лежала по другую сторону тела, а это ясно предвещало полное одиночество… Даже кровь не брызнула в нужную сторону… Так уже бывало не раз, но Снэфрид не желала в это верить…

– Быстрее, быстрее! – торопила ее Тюра. – Пока он еще теплый, пока в нем еще есть искра жизни!

Да, Снэфрид следовало спешить. Она наклонилась, погрузив в теплое разверстое чрево лицо, умывая его мягкой человеческой требухой, впитывая кожей юную кровь. Шея, грудь, живот, ягодицы – все должно отведать свежей плоти и крови…

– Теперь ты во мне, – почти беззвучно шептала Снэфрид. Звуки стекавшей в чашу крови казались ей слаще песен валькирий, ибо для Белой Ведьмы они означали одно: молодость, сила, жизнь, красота, любовь…

Тюра повизгивала от удовольствия, наблюдая, как ее госпожа умывается кровью. Старуха не желала отстать от хозяйки, и кое-что доставалось и ей.

Стук падающих капель прекратился.

– Взгляни, довольно ли там? – в экстазе простонала Снэфрид.

Старуха юркнула под стол и сейчас же появилась, держа сосуд с кровью. Белая Ведьма дрожащими руками приняла его. Ее глаза светились безумием, рот скалился в адской улыбке.

В этот же миг раздались сильные удары в дверь. Обе женщины вздрогнули и переглянулись.

– Как Орм смеет тревожить меня в такое время? – гневно воскликнула Снэфрид. – Да пусть хоть настанет день Рагнарек[16] – никто не смеет чинить мне помехи!

Старуха глядела на нее, выпучив лягушечьи глаза.