Альфред Мейсон - Пламя над Англией Страница 5

– Пошли! Мы теряем время, – весело сказал он. – У нас есть работа.

Наставник подошел к двери, крикнул слугам, чтобы они убрали со стола, и начал расставлять мебель в другом конце длинной комнаты. На какое-то время Робин и Хамфри остались одни.

– Хамфри! – тихо взмолился Робин, протянув руку через стол.

– Ну, что теперь? – Хамфри сделал вид, что не замечает протянутую руку.

– По-моему, если бы мистер Стаффорд меньше суетился, то ее величество, безусловно, подозвала бы тебя, а…

– Ее величество! – с горечью прервал Хамфри. – Думаю, что мы слишком часто произносим этот титул. Для нее имеются и другие – менее вежливые, но более подходящие! Сейчас их произносят только шепотом, но погоди, скоро мы услышим их на улицах! Конечно, она «чистокровная англичанка», только родилась в Вавилоне[20] и…

Хамфри внезапно умолк. На другом конце комнаты, за спиной Робина, мистер Стаффорд в страхе замахал руками. Хамфри пришел в себя. Он видел, что Робин смотрит на. него испуганно и недоверчиво.

– Я болтал глупости, сам не понимая, что несу, – быстро сказал Хамфри. – Хорошо, что никто этого не слыхал, кроме тебя, Робин. А то прекрасная миссия во Франции, которую приготовил для меня мистер Стаффорд, досталась бы кому-нибудь другому. – Он громко засмеялся и стиснул руку Робина. – Ну вот! Мы снова друзья! Во всем виновата зависть. Но даже ее величество не может стать между нами. – Хамфри не отпускал руку Робина, пока не увидел, что испуг на его лице сменился улыбкой.

Посуду убрали со стола. Мистер Стаффорд поставил для себя стул в середине комнаты и взял со стола переплетенную рукопись.

– Этот стул слева – дверь в сад. Буфет сзади – внутренность дворца принца Падуанского, сундук справа – садовая скамья, на которой сидит сын принца, Лоренцо – это ты, Хамфри.

В обычаи школы входило ставить пьесу перед летними каникулами, и в этом году старший наставник адаптировал и соответственно облегчил комедию Теренция.[21] Греческий землевладелец стал принцем Падуанским, его шалопай-сын – наследником принца, а хитроумный раб, чьи плутовские трюки были излюбленной чертой стиля римского поэта, – слугой в свите принца. Мистер Стаффорд собирался посвятить этот вечер репетиции сцен, в которых участвовали оба мальчика, и заранее предвкушал забаву.

– Карло Мануччи, слуга, – это ты, Робин, – осторожно открывает дверь из сада, произносит «ш-ш», чтобы привлечь внимание молодого господина, и затем крадется внутрь. Ну, начинай!

Робин притворился, что открывает дверь и сует голову внутрь, прошептал «ш-ш!»и начал красться по сцене на цыпочках. Несомненно, коварство было преувеличено, и в Робине даже самый ненаблюдательный человек за милю разгадал бы заговорщика. Вообще, только мистер Стаффорд мог бы объяснить, почему роль мошенника-слуги поручили Робину. Его плутовство было столь очевидным, что принц Падуанский должен был бы взяться за палку в первый же день службы подобного лакея.

Однако мистер Стаффорд обошелся без палки.

– Да, но в тебе, Робин, слишком много таинственности. Карло Мануччи входит крадучись. Это ремарка старшего наставника, написанная его собственной рукой. Он крадется – не более того, Робин! Будь естественным. Входи, крадучись. Попробуй еще раз.

Робин попробовал.

– Тише, мой молодой синьор!

Мистер Стаффорд положил книгу на колено и окинул комнату отчаянным взглядом.

– Ну, – промолвил он наконец тоном полнейшей безнадежности, – продолжайте! Лоренцо вскакивает в ужасе.

– Мой отец?! – испуганно воскликнул Хамфри.

– О, отлично! – одобрил мистер Стаффорд. – Великолепно, мой дорогой Хамфри! Истинный вопль ужаса! Карло Мануччи играет на его испуге. Давай, Робин!

Диалог продолжался:

Карло: Он идет домой.

Лоренцо: Я спрячусь под эту шкуру!

– Браво! – снова воскликнул мистер Стаффорд.

Карло: И рискуете лишиться собственной!

Мистер Стаффорд издал стон.

– Никуда не годится! Это ведь шутка, Робин! Публика должна смеяться! Попробуй еще раз, мой мальчик!

Но чем больше Робин пробовал, тем более робким и неловким становился. Ему казалось, что его руки раздулись, словно дыни, а ноги стали слоновьими.

Мистер Стаффорд покачал головой.

– Не уверен, что у тебя выйдет лучше, даже если ты станешь на четвереньки! Ладно, давайте продолжим! Карло открывает свои планы. Согнутая спина, хитрое, отталкивающее лицо! Посмотрим, как ты умеешь кланяться, мой дорогой Робин! Впрочем, это нам уже известно. Мы видели, как низко ты кланялся сегодня днем – совсем как настоящий лакей!

Мистер Стаффорд никак не мог отвлечься от недавнего унижения. Так он – мистер Хорек? Он нуждается в обучении больше, чем школяры? Наставник словно вновь услышал смех, пробегающий по рядам мальчиков, и содрогнулся от стыда. Во всем виноват Робин! Если бы он скромно держался в тени, а не лез вперед в своем нарядном костюме… В результате его назвали хорьком! Этого он никогда не простит королеве! Как назвал ее в Реймсе[22] добрый кардинал Аллен?[23] «Зверь, терзающий весь мир». Мистер Стаффорд улыбнулся при этом воспоминании. Отличная фраза! Ладно, она еще свое получит! А пока что можно утешиться тем, что в данный момент ее щеголеватый юный льстец переживает не лучший момент в жизни – мистеру Стаффорду, наконец, удалось пробить его броню. Робин то краснел, то бледнел. Губы его дрожали. Еще два поворота рычага, и дело дойдет до слез. Наставник об этом позаботится!

– Тебе ведь хочется быть галантным джентльменом с головы до пят, верно, Робин? О, нет-нет! Ты лакей – скользкий, увертливый и хитрый. Придется сорвать с вас нарядный камзол, сэр, и облачить в кожаную куртку, чтобы вы забыли о банте под вашей рубашкой, как уже давным-давно забыла о нем ее величество!

Мистер Стаффорд явно был в ударе. Во время редких визитов в Лондон из Хилбери-Мелкум он ходил в Парижский сад и испытывал острое наслаждение, глядя, как медведя травят собаками. Достойный наставник воображал себя на месте медведя, чувствовал, как мастифы теснят его, но оставался на ногах. Вместе с огромным зверем он стряхивал собак, вцепившихся в уши, представлял, как они вгрызаются в его тело, хрустят острыми зубами о кости, при этом не оставляя ни ран, ни следов крови. Мистер Стаффорд испытывал приятное возбуждение и, в отличие от медведя, не страдал от боли. А сейчас он сам участвовал в травле, получая куда более изысканное удовольствие, чем когда-либо в Бэнксайде. Он был мастифом, а Робин – медведем, прикованным цепью за ногу в шелковом чулке и в наморднике, чью роль выполнял его долг ученика. Мистер Стаффорд мог науськивать сам себя, словно толпа черни. Его маленькие глазки сверкали, длинный нос подергивался. Однако, когда забава была в самом разгаре, мальчик, которому следовало разразиться слезами, внезапно с таким облегчением посмотрел поверх головы воспитателя, что тот ощутил приступ бешенства.