Спартанец - Валерио Массимо Манфреди Страница 50

– Говорю же, нужно помочиться!

– Ладно, ладно, не волнуйся.

Клейдемос потянул осла за недоуздок, и тот остановился. Он спустился на землю, а мальчик соскользнул с вьючного седла, отошел и тут же вернулся.

– Ты уже все? – спросил Клейдемос.

– Все.

– Тогда садись обратно в седло, уже поздно.

– У меня болит зад, я лучше пойду пешком. Тебе в седле удобно, а я сижу на косточках осла. Хватит с меня.

– Хорошо, дальше пойдем пешком.

Тонкий полумесяц показался над верхушками деревьев и осветил своим сиянием белую пыль дороги. Некоторое время они шли молча.

– Двуименный, может быть, тебе больше не хочется попасть в храм?

– Напротив, я очень хочу посетить его. После твоих рассказов было бы глупо не зайти. Кто знает, может быть, богине есть что мне сказать.

– И ты не боишься, Двуименный?

– Да, – ответил Клейдемос, – может быть, боюсь. Боги иногда открывают нам вещи, которые мы предпочли бы не знать.

За поворотом дороги показался город: он стоял на холме, и выглядел призрачным в лунном свете.

– Лахгал, – продолжил Клейдемос, – ты знаешь, как выглядит статуя богини?

– Я слышал ее описание, но никогда не видел, ведь я не заходил в храм. Она отличается от статуй других богов тем, что у нее нет ни тела, ни лица.

– Тогда что же это такое?

– Она имеет форму двойной спирали, которая сужается кверху в одну точку.

– Это очень странно, я никогда не слышал ничего подобного.

– Говорят, это символ или форма самой жизни.

– Но жизнь имеет разные формы, в людях, в животных, в растениях… в самих богах… не так ли?

– Это то, что мы видим. Но мне кажется, что жизнь неповторима: когда она есть, люди двигаются, говорят, думают, любят и ненавидят. На лугах пасутся животные и гоняются друг за другом, зеленеют и растут деревья и кусты. А когда жизни нет, тела истлевают, а деревья засыхают.

– А боги? – спросил Клейдемос, пораженный словами мальчика, старавшегося идти в ногу с ним с его хромающей походкой.

– У богов не может быть жизни, раз они не могут умереть. Возможно, они и есть жизнь. Те художники, которые изображают богов похожими на нас, ошибаются. Поэтому богиня, которую ты увидишь, – двойная спираль… Она имеет форму жизни…

Клейдемос остановился и повернулся к Лахгалу:

– Кто научил тебя этому? Я никогда не слышал, чтобы ребенок так рассуждал.

– Никто не учил. Но иногда я слышу разговоры паломников, которые останавливаются возле храма. Эти люди говорят на древнем диалекте острова, который ты не знаешь. Никто не обращает внимания на ребенка, тем более на раба. Они говорят свободно, как будто рядом с ними стоит лошадь или собака, а я слушаю, потому что хочу узнать как можно больше. И когда-нибудь… может быть, стану свободным и смогу путешествовать. Увижу дальние страны и города.

До первых домов Пафоса было рукой подать. Лахгал уверенно свернул на дорогу, ведущую к городским воротам, которые имели такой потрепанный вид, что казалось, ими никогда не пользовались.

Мальчик повел спутника к верхней части города, где сверкали огни храма. Сперва они остановились у родника.

– Вымойся, – сказал Лахгал, – от тебя пахнет потом.

– Послушай, Лахгал, неужели ты думаешь, что я буду…

– Я ничего не думаю, глупец. Но если ты хочешь войти в храм, надо помыться, не так ли?

Клейдемос снял хитон, помылся в источнике и, следуя за Лахгалом, подошел ко входу в храм.

Это было невысокое здание из больших серых камней. Портик с деревянными колоннами и архитравом был украшен красочными панелями. Клейдемос остановился, чтобы рассмотреть их повнимательнее.

– Зачем ты остановился? – спросил Лахгал. – Завтра при дневном свете будет лучше видно. А теперь иди, – и подтолкнул его ко входу в храм, – я буду ждать на улице.

Клейдемос подошел к порогу: через полуоткрытые двери пробивался красноватый свет. Юноша вошел в большой зал с двумя рядами деревянных колонн, на каждой из которых висела масляная лампа с тремя фитилями. Воздух был насыщен резким, дурманящим ароматом, который исходил от бронзового мангала, находившегося в глубине зала перед статуей богини – большой бронзовой фигурой на пьедестале. Колеблющийся свет лампад бросал зыбкие отблески на завитки ее волос, и статуя оживала при внезапных всполохах света, медленно колыхаясь и плавно поднимаясь вверх. Кругом царила тишина, и было слышно, как потрескивают на раскаленных угольях благовония. На полу была раскинута бычья шкура. Клейдемос опустился на нее, устремив взгляд на статую. Он чувствовал некое оцепенение, близкое к дремоте, а между тем двойная спираль статуи продолжала жить своей медленной жизнью: она вращалась снизу вверх, и все ярче и золотистее сверкали бесконечные извилины. Все быстрее и быстрее становилось ее движение. Клейдемос с усилием приподнял отяжелевшие веки, как бы желая прогнать иллюзию. Это все только обман воображения или воздействие этих странных благовоний? Или, может быть, виной всему были усталость и голод?

Теперь статуя на пьедестале была неподвижна, но справа… – или слева от нее? – стояла женщина.

Клейдемос привстал, согнув колени, она взглянула на него, и красное платье соскользнуло с ее золотистого тела… Соскользнуло на пол и легло, как алая роза, увядающая у ног, белых и стройных, как ноги лани, украшенных серебряными кольцами… отсветы, которые играли на статуе божества, теперь отражались и на бронзовых бедрах… и благоухание стало сильнее, напоминая миндаль и отдавая горечью… но отчего же Клейдемос не видел лица? Длинные огненные волосы закрывали лицо женщины и ниспадали на грудь. Она подходила все ближе… подняла голову (музыка, какая-то неясная мелодия флейты, продолжала звучать вдалеке)… и открыла лицо… О всемогущие боги… всемогущие боги! Это было лицо Антинеи.

Клейдемос протянул руки:

– О богиня, покровительница этого храма, да не будет это лишь жестоким сном! – прошептал он. – О моя далекая любовь… Твой образ исполнен нашим мимолетным счастьем… Антинея (однажды, когда навеки угасали последние лучи солнца, ее лицо исчезло за пеленой слез) Антинея, – пробормотал он. – Антинея…

Клейдемос откинулся назад, и его накрыло волной душистых волос. Он загорелся в пламенных объятиях, которым, казалось, не будет конца. Свет в лампах сделался тусклым и дрожащим; вскоре последние искры угасли во мраке, окутавшем храм. Бронзовое божество стояло теперь в темноте, безмолвное и холодное, и отражало лишь бледный свет луны.

Настало утро, солнечные лучи начали проникать в огромный зал храма. Из маленькой двери позади статуи вышел человек в черном плаще, подошел к месту, где спал Клейдемос и лежала женщина, и спросил:

– Ну как? Что-нибудь сказал?

Она прикрылась и встала.

– Ничего интересного, – ответила она шепотом, – дым священного мангала опьянил его сверх меры; однако он несколько раз назвал меня по имени…

– Что за имя? Может быть, это важно.

– Кажется, Антинея… Он произносил это имя страстно, глаза горели от слез… мне было жалко его. – Она бросила взгляд на молодого человека. Клейдемос проснулся, но не открыл глаз. – Я