Андрей Волос - Возвращение в Панджруд Страница 50

— Угадал! Имя звонкое. И благородное. И не понравилось бы подлецу Гургану. Вот и хорошо. Ну что ж... Меня ты знаешь. А это Шеравкан, — Джафар протянул руку и привлек Шеравкана к себе. — Тоже хороший человек, будешь с ним дружить. Понял?

Кармат потянулся к Шеравкану (у того сердце замерло: это же собака, что она понимает в человечьих разговорах? а ну как бросится?) и, привстав, дружески боднул тяжелой головой.

Они миновали руины нескольких кибиток. Должно быть, эта окраина Вабкента когда-то подверглась нападению. Много лет прошло — в квадратах оплывших стен густо росли кусты жасмина, молодые урючины, карагачи.

— Арабы почему-то собак не любят, — негромко заговорил вдруг Джафар на ходу. Каждый второй его шаг отмечался хрустом гальки, в которую вонзался посох. — Они охотятся с ними. Даже из Рума привозят каких-то особых для охоты... хвастают друг перед другом. А вот не любят, и все тут. Может быть, потому что в Коране ничего о собаках не сказано? — задался он вопросом и тут же сам себе возразил: — Нет, погоди-ка, как же. Сура восемнадцатая, “Пещера”. Там есть о собаке.

Произнес арабскую фразу, пожал плечами и опять спросил:

— Но что тут сказано о собаке? Собственно говоря, ничего толком не сказано. Сказано, что она лежала на пороге, и если б ты ее увидел, то наверняка бы испугался. А какая она была, эта собака? Добрая? Хорошая? Или злая, непослушная? Помогала людям, защищала их? Или готова была предать в любую секунду? Об этом Пророк умалчивает. Погоди-ка.

Шеравкан остановился. Мелькнула было прежняя мысль, что все-таки надо им шагать бодрее, а то они этак никогда не доберутся до Панджруда, — но оказалось, что прошедшие два дня обесцветили ее, и никакого волнения, раздражения эта мысль в нем уже не вызывала. Днем раньше придут, днем позже... И потом — Рудаки впервые заговорил с ним. Ну, то есть, не по определенному какому-то делу — воды принести или еще что, — а просто так, о собаке, о Коране...

Кармат тут же подбежал под свободную руку человека, которого, вероятно, теперь считал хозяином.

— А в нашей Книге собака — священное животное, — бормотал Джафар, трепля пса по загривку и ушам. — Вот такая собачина священная... у-у-у, зверюга!.. Нам предписывалось даже такое: сначала кормить собак, а потом уж есть самим. В Авесте прямо сказано: голодные собаки очень волнуются, когда видят вкушающих людей, поэтому, как бы голодны вы не были, кормите их первыми... А зубищи-то, зубищи! Сколько ж тебе, года четыре?

Двинулись дальше. Дорога виляла мимо полей проса и пшеницы, легонько брала книзу, потом опять забирала вверх.

— Между прочим, вепрь — тоже священное животное Авесты, — сообщил Джафар. — Священное животное огнепоклонников.

Для Шеравкана это было — как гром с ясного неба.

— Вепрь? — ужаснулся он. — Свинья, что ли?

— Дикая свинья, кабан, — подтвердил Джафар. — Сам понимаешь, как дело обстоит теперь, когда мы должны быть мусульманами. В Коране сказано... — Он произнес фразу по-арабски, потом перевел: — В День воскресения Господь рассудит уверовавших с иудеями, сабиями, христианами, огнепоклонниками и многобожниками. То есть многобожников пророк Мухаммад относит в одну сторону, а всех людей Писания — в другую. Ну и действительно, огнепоклонники — тоже люди Писания, люди Книги — Авесты... Однако возникает неустранимое противоречие. С одной стороны, мусульманин готов согласиться с тем, что огнепоклонники — люди Книги. С другой — никакими силами нельзя ему втолковать, что кабан — то есть свинья — может быть священным животным. Мусульманин взял от иудеев, что свинья — это самое поганое, что может быть на свете. Хотя, честно говоря, лично я не понимаю, чем свинья хуже хорька, или фаланги... или, скажем, даже господина Гургана. Но все равно: правоверный мусульманин никогда не поймет, как это животное может называться священным... а поэтому и к огнепоклоннику будет относиться с подозрением... если не с ненавистью. Что, собственно говоря, и делает.

Джафар фыркнул — не то смешливо, не то презрительно — и замолчал.

Шеравкан повторил про себя: кабан — священное животное! Потом еще определенней: свинья — священное животное!..

— Я не огнепоклонник, — буркнул он, чувствуя тошноту.

— Что? — недослышал Джафар.

— Я не огнепоклонник, — раздельно повторил Шеравкан, повернув голову.

— Ты? — удивился слепец. — А кто говорит, что ты — огнепоклонник? Нет, конечно, ты не огнепоклонник, не зороастриец, ты — мусульманин. Но предки твои были именно огнепоклонниками. Люди Согда — а мы, в сущности, потомки людей Согда, согдийцев — поклонялись огню. В их глазах собака и вепрь несли на себе печать святости. Им даже приносили жертвы.

— Ну и что? — возмутился Шеравкан. — Какое мне дело?! Были и были!.. а я — мусульманин! И отец мой мусульманин! И дед — тоже мусульманин!..

— Но уж у твоего прадеда в доме наверняка был особый очаг, где всегда горел огонь, — с неприятной настойчивостью возгласил Джафар. — Огонь, воплощавший собой божественную силу.

— Да откуда вы знаете-то, что у моего прадеда в доме было?! — возмутился Шеравкан. Он, конечно, ничего не мог сказать про дом своего прадеда. Кто его там знает, какой это был дом. Но все равно: неприятно, когда кто-то берет — и, даже не спросив твоего мнения, тебя, мусульманина, записывает в огнепоклонники. Которые поклоняются свинье. Тьфу, гадость какая!

— Вы под ногами-то у себя ничего не видите, в уж в доме моего прадеда!..

Осекся — да ведь вырвалось уже, вылетело!

— Джафар, простите... я хотел сказать, что...

— Ты можешь заткнуться? — высоким голосом крикнул слепец. — Давай шагай, вот твое дело!

Шеравкан заткнулся.

Джафар тоже молчал.

Молчал и Кармат — трусил следом, а то иногда сбегал с дороги и скрывался в зарослях, спугивая птиц. Потом возвращался и с озабоченным видом снова строился в колонну.

Они давно уж миновали последние строения Вабкента, да и окрестные его поля остались за спиной.

Джафар тяжело дышал, стал часто спотыкаться.

Устал, — решил Шеравкан.

— Может, отдохнем?

— Иди, иди, какое твое дело! — хрипло отозвался Джафар.

Прошли еще пару десятков шагов.

— Я ведь просто хотел... — начал было Шеравкан. Жалость сдавливала ему горло.

Но в этот момент стал слышен стук копыт, и из-за поворота дороги со стороны Бухары показался всадник.

Он был одет в легкий зеленый чапан, а выбившийся конец белой шелковой чалмы весело развевался на ветру. Было похоже, что ему не приходит в голову мысль пощадить коня. Во всяком случае, вылетев из-за кустов, он круче пригнулся к шее жеребца, хлестнул его камчой, и тот, злобно оскалившись и непокорно мотнув головой, наддал еще.