Андрей Степаненко - Великий мертвый Страница 51

Он так же стремительно вернулся в зал для приемов и окинул капитанов испытующим взглядом.

— Ну, что, сеньоры, пора отсюда убираться. Пахнет жареным.

Капитаны дружно перекрестились. Они давно знали, что рано или поздно это случится, и все равно — прорываться сквозь огромную, полную отборных войск столицу было жутковато.

Кортес нервно рассмеялся, вышел из комнаты для совещаний и, ускоряя шаг, двинулся по длинному темному коридору. Добрался до сияющей солнечным светом квадратной дыры меж дворцами, нагнулся и выбрался во двор старых апартаментов. Добежал до своей — самой большой и уединенной комнаты и рывком сдвинул тростниковую занавеску.

Ковров давно уже не было, а по центру апартаментов были сооружены шесть плавильных печей с высокими, выходящими сквозь прорубленную кровлю трубами. Именно в этом секретном месте специально избранные сходкой, самые доверенные солдаты вовсю плавили потихоньку вынесенное из дворца через отверстие в стене индейское золото.

Их было человек двадцать. Одни выковыривали из ювелирных украшений бесчисленные камушки, другие выдирали из плащей, вееров и диадем переплетенные золотой проволокой перья колибри и кецаля, третьи сминали очищенные от перьев ожерелья, диадемы и подвески молотками — для компактности, и лишь наиболее толковые переплавляли все это в одинаковые продолговатые слитки.

— Много еще? — поинтересовался Кортес.

Берналь Диас кивнул и ткнул рукой в сторону нескольких тщательно укрытых полотном куч. Кортес досадливо крякнул.

— Тысяч на триста-четыреста песо… месяц еще можно плавить!

Берналь Диас молча кивнул, и Кортес устало чертыхнулся.

Он убил дня три, убеждая сходку не переплавлять украшения, и проиграл. Солдатам было глубоко плевать, что ювелиры — хоть в Генуе, хоть в Мадриде дадут за такую красоту в сто-двести раз больше, чем за чистый вес. Они знали одно и твердо: если не переплавить и не пересчитать слитки поштучно, сеньоры капитаны их обязательно обманут.

В результате, сейчас, когда настало время уходить, они не имели ни того, ни другого. Большая часть ценнейших ювелирных украшений была безбожно изуродована, а переплавить золотой хлам в пригодные даже для самого примитивного учета слитки они просто не успевали.

— Шевелись! — прикрикнул Кортес на ковыряющих камушки солдат и потер занывшие виски: что-то, а голова у него здесь шла кругом беспрерывно.

Едва Кортес увидел, сколько золота за один только день вынесли из дворца солдаты, его пробил озноб. Таким богатством не обладал, пожалуй, ни один человек в Европе — ну, разве что за исключением монархов. А они все несли и несли…

Кортес был так потрясен объемом свалившихся на него сокровищ, что даже забыл затребовать у хитро помалкивающего Мотекусомы ключи от общей имперской казны! А когда вспомнил, взялся за дело жестко и непреклонно. Сначала пригрозил якобы не понимающему, о чем идет речь, Мотекусоме поджарить ему пятки, а когда это не помогло, распорядился пригласить к папе парочку его детишек. И вот тогда эта скотина поняла все — даже без перевода!

Что удивительно, вся государственная казна оказалась прямо здесь, в потайном подземном хранилище. И когда Мотекусома покорно провел их в святая святых, сдвинул простую тростниковую занавесь, и Кортес увидел эти маленькие, уложенные один на другой, идущие бесконечными рядами мешочки, он думал, что здесь и умрет. Дрожащей рукой выдернул кинжал из ножен, рассек самый ближний и обомлел. Из мешка черной хрустящей струей посыпались круглые, похожие на овечий помет бобы какао.

— Что это? Марина! Спроси его, куда он меня привел?!

Но Марина как не понимала. На подгибающихся ногах она подошла к струе, подставила руку и завизжала:

— Ты нашел казну Союза! Кортес! Ты самый богатый человек на земле!

Он их тогда чуть не убил — обоих.

А тем временем солдаты все несли и несли, обшаривая комнату за комнатой, и дней через восемь золота собралось так много, что совершенно очумевший Кортес до сих пор не представлял, как все это вынести. Лошади были нужны для прорыва, солдаты — для боя, а нагрузить золотом тысячу пришедших с ним тлашкальцев, но бросить орудия и порох, было… весьма рискованно.

А Берналь Диас все отливал и отливал — слиток за слитком.

— Сегодня-завтра уходим, — тихо проронил ему Кортес.

Диас насторожился и отставил пустую форму в сторону.

— А как выносить будем?

— Понятия не имею, — убито признал Кортес. — Но то, что осталось в зале для приемов и коридорах, тоже можно забирать. Там оно уже ни к чему, — не перед кем красоваться…

Берналь Диас охотно кивнул и вдруг рассмеялся.

— Вот только солнце дикарям придется оставить.

— Какое солнце? — не понял Кортес и глянул на бьющее сквозь тростниковую занавеску вечернее индейское светило.

— То, что в главном зале стоит, — пояснил Берналь Диас. — Нам его просто не выкатить. Никак.

Кортес мигом вспомнил высоченное, в полтора человеческих роста, отлитое одним куском золотое солнце и рассмеялся.

— Да, дьявол с ним! Оставим дикарям хотя бы их солнце. И пусть это будет нашей самой большой потерей…

На этот раз Какама-цин пришел во дворец один и не с пустыми руками. Холодно оглядев здоровенных гвардейцев у входа и показав им самый обычный, вполне в традициях двора подарок Мотекусоме, скинул обувь, поправил одетую специально для приема простую, безо всяких украшений накидку и двинулся темным коридором.

Мимо промчался взъерошенный кастиланин с мешком, и Какама-цин вежливо пропустил его мимо себя и, дождавшись, когда его осмотрит выскочившая в коридор беременная переводчица, вошел в комнату для приемов. Здесь было все точно так же, как и в прошлый раз. Вот только Кортеса не оказалось, а сидящие напротив Мотекусомы капитаны сменились.

Какама-цин подошел к Великому Тлатоани, коснулся пальцами ковра у его ног, затем — губ и лишь тогда пододвинул скамеечку и сел — спиной к капитанам.

— Я принес тебе добрую весть, дядя.

Мотекусома удивился. Очень.

— И… какую?

Какама-цин улыбнулся, поставил подарок себе на колени и аккуратно, так, чтобы не видели кастилане, приоткрыл полотняную обертку.

Лицо Мотекусомы дрогнуло.

— Это хороший подарок, Какама-цин, — признал он. — Очень хороший. Но во дворце он не принесет пользы. Найди ему более достойное применение… прошу тебя.

Какама-цин просиял, завернул огромную, страшную, бородатую и самую первую голову кастиланина в полотно и, смерив застывших в почетных накидках вражеских вождей презрительным взглядом, попятился к выходу.