Симона Вилар - Поединок соперниц Страница 56

Она не поясняла. Ограничилась заверениями, что я совершу доброе дело, навестив родных, а заодно по пути выполню некое ее поручение. Важное поручение, уточнила она с нажимом. Но тогда я не придала этому значения. Все мои мысли вертелись вокруг предстоящей встречи с семейством Хантлей. Или де Ласи. Ибо моя матушка после повторного замужества носила это имя.

За вечерней трапезой было объявлено, что я отбуду на несколько дней, дабы повидаться с родней перед принятием монашества. Вполне приемлемое объяснение — ведь большинство монахинь или послушниц, даже живя в обители, поддерживали связи с семьями, им разрешалось принимать посетителей, порой они отправляли домой корзины с гостинцами, а когда корзины возвращались, в них тоже были подарки, иногда даже записочки, в которых содержались вести из мира. Но меня это не касалось. Моей семьей стали сестры из Святой Хильды, я полюбила монастырь, свои моления, уроки, волнующие песнопения, полюбила монахинь с их безобидными россказнями и сплетнями. Я не желала иной участи.

В ту ночь воспоминания так и нахлынули на меня. Мой отец умер, когда мне не исполнилось и девяти лет. У меня были младшие братья — двух и трех лет от роду, а моя матушка еще была слишком молода, чтобы долго скорбеть по супругу. Едва прошел срок траура, как в нашей усадьбе Хантлей стали то и дело появляться гости, в основном молодые мужчины. В их присутствии мать становилась на редкость оживленной и веселой. Нами, детьми, она перестала заниматься, и я порой слышала разговоры челяди, дескать, недолго леди Хантлей будет носить вдовье покрывало.

Вскоре в Хантлей появился очень сильный молодой мужчина сэр Нортберт де Ласи. Он был безземельным рыцарем, шумным, громогласным и, как говорили, красивым. Мне же он казался огромным, я пугалась его громкого смеха, властных манер и не понимала, отчего матушка так счастливо хихикает, когда он прижимает ее к себе. Вскоре стало ясно, что леди Хантлей особо выделяет его из поклонников. Не прошло и двух месяцев с момента его появления, как матушка обвенчалась с ним и стала зваться леди де Ласи.

Поначалу ее брак никак не сказывался на жизни детей. По— прежнему матушка едва нас замечала, мы находились на попечении домашних рабов, и я только смущалась, когда сэр де Ласи полуголым разгуливал по дому, боялась его огромного волосатого тела, грубых шуток. Но мать была без ума от сэра Нортберта, и даже если он поднимал на нее руку, быстро прощала его и вновь ходила веселая и счастливая.

Когда мне исполнилось десять лет, де Ласи стал проявлять ко мне интерес. Я помню свой страх перед ним, желание спрятаться, избежать его жестких пальцев, мокрых губ, помню стыд, когда он пытался залезть мне под подол. Я ощущала себя беспомощной перед ним, особенно когда он находил меня в любом укрытии, тискал, бормоча, какая у него славная появилась доченька. Мой собственный отец никогда не вел себя со мной столь странно, однако мать как будто ничего не замечала. Но когда однажды я не выдержала и пожаловалась ей… она поколотила меня. И какие странные слова она мне говорила! Дескать, я скверная девчонка, которая не ценит доброго отношения отчима, или, того хуже, возомнила себя слишком хорошенькой, чтобы соперничать с ней за внимание Нортберта.

А потом настал тот ужасный день во время сенокоса. Тогда разразилась страшная гроза, с громом, молниями, сплошной стеной дождя. Люди попрятались под телеги, но каков был мой ужас, когда под отдаленную телегу, куда я забралась, неожиданно залез отчим.

— Ну наконец-то мы вдвоем, маленькая красотка, — пробормотал он.

Я попыталась ускользнуть, однако он поймал меня за щиколотку, затащил назад, причем моя туника при этом задралась, и он тут же набросился на меня.

Кругом грохотал гром, шумел дождь, а я задыхалась под его зажимающей мне рот ладонью, стонала, а он устроился между моих насильно разведенных ног и толчками впихивал в меня что-то огромное, твердое, острой болью отзывавшееся в промежности и в животе.

Получив свое, сэр Нортберт заявил, что если я проболтаюсь о случившемся, он меня убьет. Но я думала, что и так умру. Внутри меня все превратилось в сплошную рану. Я была в полуобморочном состоянии, когда он выволок меня под дождь, решив, что вода приведет меня в чувство. И ушел. Я не помню, сколько пролежала в беспамятстве. Пришла в себя уже дома. Мать поила меня каким-то отваром, говорила, как стыдится меня, раз я с кем-то таскалась и не уберегла себя. И тогда я так и сказала, что это был де Ласи.

Она отшатнулась в первый миг. А потом отвесила мне пощечину. Шипела мне в лицо, дескать, я все же добилась своего, что только и делала, что вихляла тонкими ляжками перед ее мужем. Я плакала и клялась, что невиновна. Но она все злилась, говорила, что проклянет меня, если я хоть словом еще обмолвлюсь о Нортберте.

Вот тогда я и поняла, что не должна более оставаться дома. Я была почти в бреду, когда ночью слезла с лежанки, выбралась из усадьбы и побрела сама не ведая куда. Сколько шла — не знаю. Порой я теряла сознание, потом вновь брела. Меня мучила жажда, и я слизывала росу с травы, иногда воровала на огородах какие-то корешки, капусту. Мне казалось, что надо уйти как можно дальше, я боялась, что меня нагонят и вернут. И однажды, когда я почти превратилась в тень от усталости и истощения, я вышла на опушку леса, где несколько женщин собирали ягоды. Они были в темных одеждах и белых апостольниках сестер-бенедиктинок. Я хотела было убежать, спрятаться, но силы оставили меня, и я провалилась в беспамятство.

Первое, что я увидела, придя в себя, было суровое, но полное участия лицо настоятельницы матушки Марианны. Она ходила за мной, была ласкова и внимательна, и лишь когда я пошла на поправку, попросила поведать, что же все-таки со мной произошло. И я раскрыла ей свою душу. Она слушала молча, хмурилась. Потом спросила, не хочу ли я остаться здесь, в обители Святой Хильды? Я желала только одного — никогда не возвращаться в Хантлей.

Позже я узнала, что мать Марианна связалась с моей семьей и, угрожая оглаской, вытребовала взнос за меня.

Так я смогла остаться в обители, приобрела здесь новый дом, новую семью. Лишь однажды, около года тому назад, меня навестила мать. С Нортбертом. Правда, он оставался в странноприимном доме, и я беседовала только с матерью. Она была в положении. Это была уже ее вторая беременность от де Ласи, она не причиняла ей неудобств, мать выглядела бодрой и всем довольной. Сказала, что они с Нортбертом направляются в Бери-Сент-Эдмундс, чтобы договориться о принятии в это аббатство моих братьев, так как они, подобно мне, высказали склонность к служению Господу. Я молчала, понимая, что вряд ли кто спрашивал мальчиков об их желаниях. Просто мать с отчимом таким образом хотели расчистить дорогу к наследству для общих детей.