Распутин наш. 1917 - Сергей Александрович Васильев Страница 6

– Спасибо, вы прекрасно обосновали моё весьма затруднительное положение, – кивнула женщина и, наконец, обернулась… – Скажите, а вам никто не говорил, что так бесцеремонно разглядывать дам неприлично?

– Простите, Аня, – смутился Григорий, заметив, что каждый раз, когда он произносит это имя, её лицо вздрагивает. – Я не хотел вас обидеть. Но вы сами сказали, что я – раненый, поэтому мне прощается некоторое “вульгаритЭ”…

– Говоря это, я надеялась, что вы ранены не в голову.

– И туда тоже, – вздохнул Григорий, ощупывая шишку на макушке. – Но я постараюсь более не пугать вас своей бесцеремонностью, и чтобы вы убедились в этом, готов разговаривать с вами, отвернувшись к стене.

– Это будет еще более вызывающим, – в голосе Анны зазвенел озорной колокольчик, – к тому же, вы невнимательны. Я говорила, что разглядывать женщин нескромно, но не говорила, что мне это неприятно. Так что поворачивайте голову обратно. Будем считать, что протокольные формальности соблюдены.

– Вы – ураган! – восхищённо прошептал Распутин, покорно складывая руки на груди, – что вы хотите взамен вашего высочайшего соизволения любоваться вами?

– Первая и главная страсть любой женщины – любопытство, – притворно потупив глаза, произнесла красавица. – Удовлетворите его, и я обещаю делать вид, что не замечаю пробелов в вашем воспитании.

– Неужели они так бросаются в глаза?

– Безбожно!

– Как же я низко пал!..

– Пока нет, но если будете и дальше заговаривать мне зубы, то свалитесь с кровати…

Распутин закрыл глаза и беззвучно засмеялся. Темперамент и напористость Анны можно было сравнить с горной рекой, пересекать которую или даже неосторожно задеть казалось опасным для жизни. В то же время, её поведение было чертовски привлекательным, милым и естественным, как у непосредственного, обаятельного ребёнка.

– Я выгляжу смешно? – удивилась виновница хорошего настроения.

– Простите и не принимайте на свой счёт, – Григорий умоляюще сложил руки, – просто я давно не встречал такую непринуждённость и прямоту. Задавайте вопросы, и я постараюсь быть исчерпывающе обстоятельным.

– Кто были эти люди? – мгновенно посерьёзнела Анна. Её смешливые глаза покрылись инеем.

– Специальное подразделение Главного штаба Германии, – послушно согнал с лица улыбку Распутин, – состоит из двух групп. Та, что сегодня перестала существовать – штурмовики, имеющие опыт боевых действий. Вторая – дознаватели и аналитики, сейчас они ждут вас на явочной квартире…

– Продолжайте, – кивнула Анна, не отводя от Григория внимательный, цепкий взгляд и обозначив суровую носогубную складку, за которой исчезла игривая, кокетливая хохотушка.

– В поезде случайно увидел ваше фото. Выслушав и проанализировав разговор, понял, что речь идёт о захвате или о ликвидации. Остальное – дело техники. Они следили за вами, я – за ними…

– Откуда вы меня знаете?

– Ваше фото и описание хранилось в картотеке особого делопроизводства Морского генерального штаба.

– Вы имеет доступ в особое делопроизводство? Работаете с Рагнаром? – встрепенулась Анна и тут же прикусила губу.

– Нет… – Распутин покачал головой, с сожалением наблюдая, как гаснет в её глазах только что разгоревшийся огонёк надежды, – я не работаю и не знаком лично ни с лейтенантом Рагнаром Окерлундом[2], ни с его непосредственным начальником, каперангом Дуниным-Борковским.[3] Единственный из наших общих знакомых, кто может сегодня подтвердить мою личность – это Адриан Иванович Непенин, но вы остались без связи и не можете сделать запрос. Да это и ни к чему. Я не имею отношения к делам разведки Балтфлота, хотя моя миссия предполагает пересечение наших интересов…

Анна во время всего диалога сверлила глазами Распутина, следя за его мимикой, а он, широко распахнув глаза, не делал ни единого усилия как-то повлиять на её попытки раскусить загадочного незнакомца. Не было желания выпятить грудь, приукрасить, распустить перья и вообще выпендриться, как это делает среднестатистический мужчина в компании привлекательной женщины. “Говорить правду легко и приятно!” – бегущей строкой пробежала мысль в голове Григория, и он еле удержался, чтобы не повторить эту фразу вслух.

– Странно, – она расслабилась, отвернулась и как-то сникла. – Я всегда безошибочно могла определить, врёт человек или нет, а тут – сплошной туман. И чем больше вы говорите, Григорий, чем больше информации предоставляете, тем меньше я понимаю, что происходит.

Распутин, опёрся руками о края кровати и сел. Голова потрескивала и кружилась, сквозь повязку проступила кровь, бок и старая пулевая рана саднили, но в целом самочувствие было вполне сносным. “Ну и организм у “святого старца” Григория Ефимовича, турбо-регенераторный! – подумал он. – Любопытно было бы провести лабораторные исследования крови!”

– Кстати, кто в вас стрелял? Рана совсем свежая, – задавая вопрос, Анна невзначай тронула повязку на груди Распутина и сразу же, зардевшись, как маков цвет, отдёрнула руку, будто наткнулась на что-то горячее.

– Это мы с вашим коллегой из британской разведки, лейтенантом Освальдом Райнером, затеяв теологический спор, не сошлись во мнении об одном месте из Блаженного Августина…

Анна, глядя исподлобья на серьезную физиономию Распутина, на секунду задумалась, переваривая сказанное, но, увидев тронувшую его губы озорную улыбку, фыркнула, рассмеялась, словно рассыпался звонкий колокольчик, покачала головой и тоном хозяйки, сообщила:

– Раз больному стало лучше, и он начал шутить, постельный режим отменяю и приглашаю пить чай. Я привела в порядок вашу одежду, насколько это было возможно. Жду вас в гостиной…

Впрыгнуть в брюки стоя, как обычно он это делал, с первого раза не получилось. Движения приходилось делать медленно и печально, чтобы ненароком не застонать или не свалиться, что выглядело бы совсем позорно. В какой-то момент Григорий даже хотел отказаться от приглашения, но вспомнил глаза, смех Анны и, стиснув зубы, продолжил засовывать непослушное тело в рубашку, на которой красовались аккуратные, но всё равно заметные швы. Кое-как облачившись, он подошёл к дверям гостиной и застыл, снова залюбовавшись своей спасённой благодетельницей. “Господи! Ну как же можно так грациозно разливать чай, чуть наклонив абсолютно прямую спину, тянуться к столовым приборам, одновременно сгибая в коленке левую ножку так, чтобы каблучок полусапожка приподнимал длинную юбку.”

На скатерти перед Анной лежало несколько раскрытых свёртков. Из каждого по очереди она доставала маленькую серебряную ложку сухого чая и пересыпала в крошечный заварочный чайник, обдавая кипятком из бульотки, греющейся на спиртовой горелке.[4] Потешно оттопырив мизинец, тотчас же