Распутин наш. 1917 - Сергей Александрович Васильев Страница 7

закрывала крышкой, взбалтывала, слегка двигая при этом бёдрами, словно крутила хулахуп, нюхала, наливала несколько капель в фарфоровую чашку, пробовала, оценивала, запрокинув голову и закатив глаза. Кипятка в чайник добавлялось немного, из него цедилась густая черно-красная заварка.

– Если бы за этой алхимией вас застала святая инквизиция, обвинила бы в колдовстве, – не выдержал Распутин.

– Не говорите под руку, – продолжая священнодействовать, подыграла ему Анна, – а то ошибусь и случайно приготовлю зелье, превращающее мужчин, не умеющих говорить комплименты, в лягушек.

– Вам будет скучно со мной, пупырыщатым и зелёным, – вздохнул Григорий, – и стихи, которые я приготовил, будут звучать непрезентабельно.

– Тогда поторопитесь, – Анна закончила свою пантомиму и убрала со стола свёртки, – чай уже заварился, а декламировать с полным ртом неприлично.

– “Смеркалось; на столе, блистая,”

– начал Распутин загадочным шёпотом, медленно продвигаясь по комнате.

– “Шипел вечерний самовар, Китайский чайник нагревая; Под ним клубился легкий пар…”

С трудом сделав вольное танцевальное па вокруг стула, Григорий уселся, сложив руки на столе, как ученик за школьной партой, и продолжил.

– “Разлитый Ольгиной рукою, По чашкам темною струею Уже душистый чай бежал, И сливки мальчик подавал…”

– Ваш ответ, – Анна, как заправская классная дама, обошла вокруг Григория, постукивая ложечкой по ладони вместо указки, – можно считать удовлетворительным.

Она села напротив, положив ложечку рядом с чашкой.

– Только сливок нет, не взыщите. Да и с полагающейся к чаю снедью у нас сегодня не получилось.

– Не беда, наверстаем, – Распутин разлил заварку по чашечкам, – а что подавали к чаю в вашей семье?

– Да как обычно, – пожала плечами Анна, – всё, что полагается в советах молодым хозяйкам[5] – эссы или багет, ветчинное и пармезанное масло, буженину, шартрез. А у моего дедушки, неисправимого гедониста и гурмана, к чаю подавали молоко, сливки, хлеб, бублики, баранки, масло и обязательно колотый сахар. От жидкого чая, “сквозь который всю Москву видать”, дедушка всегда деликатно отказывался и терпеть не мог пить его из чайника. Только из самовара, вприкуску с сахаром, держа блюдце с особым шиком – тремя пальцами.

– Судя по вашему рассказу, дедушка был купцом?

– Да. Хотя деньги никогда не считал целью, только средством. Мечтал, чтобы его дети стали учёными и тратил без счёта на образование папы, а потом и на моё…

Анна замолкла, уйдя в себя и свои воспоминания. Сидела, помешивая ложечкой остывший чай и смотрела вдаль, очевидно туда, где осталось её детство и заботливый дедушка за круглым семейным столом колдовал у пузатого самовара.

Григорию нравилось, что она постоянно удивляет его, меняясь на глазах до неузнаваемости. Кокетливая хохотушка в одну секунду преобразилась в проницательного детектива, строгий полицейский – в ироничную, но заботливую домохозяйку, при отсутствии малейшей наигранности и неестественности. Вот и сейчас, с давно забытым замиранием сердца, он любовался глубоким, спокойным, осмысленным взглядом карих глаз открытого человека, готового к переменам и желающего их, но с другой стороны, – женщины, не допускающей к себе кого попало. В них была не по годам разумная расчетливость и мудрость, а между бровей залегла одинокая горькая складка, отмечающая тех, кому пришлось терять и страдать. Высокий лоб говорил о неординарности и уме, выразительный подбородок – о воле и готовности преодолевать трудности. Полные, чувственные губы делали неотразимой улыбку. Шёлк русых волос, тонкая шея с пульсирующей голубой жилкой и длинные музыкальные пальцы дополняли этот ансамбль, превращая облик Анны в симфонию со своими аллегро, анданте, мажорными и минорными темами, сливающимися в единое целостное произведение.

“Боже мой, Гриша, что ты делаешь?! Куда тебя несёт?!” – кричал внутренний голос Распутину, но глаза уже не слушали его, а в ушах всё отчётливее звучало эхо “Весеннего вальса” Шопена.[6] Руку Григория, застывшую на чайнике, тронули прохладные пальцы Анны.

– Давайте, лучше я. Разлить правильно – главная обязанность хозяйки. Как говорил дедушка, все должны получить одинаковой крепости чай, при этом требуется не долить до краев на ширину указательного пальца. Полным стаканом чай подаётся только в трактирах. Дома гостям предлагается долить сливки, положить мёд или варенье – на выбор.

– Не знал, – улыбнулся Распутин, отдавая чайник. – А чему ещё учил вас дедушка?

– Разливает чай хозяйка или старшая дочь, – словно вспоминая давно выученный урок, охотно рассказывала Анна. – За столом все усаживаются по старшинству, гости – на почетном месте. Чашку передавать полагается двумя руками с пожеланием “На здоровье!”, а принявший должен ответить – “Спаси вас Бог” или “Благодарствуйте!”

– Честно говоря, Аня, за вами хочется конспектировать, чтобы уловить, зафиксировать и оставить потомкам таинства русских кулинарных церемоний. Мы натыкаемся на самую большую тайну чая, споря, бодрит он или успокаивает. А я вот послушал вас и понял: чай – бодрит, а чаепитие, как ритуал – успокаивает. Оно помогает оглядеться и передохнуть. Это полноценный народный психотерапевтический процесс. И сразу становится понятно, почему у слова “чаепитие” нет аналога. Мы не говорим “кофепитие”, и даже “квасопития” нет, хотя квас – исконнейший русский напиток. Существует слово “винопитие”, но употребляется крайне редко, и считается устаревшим. Только чаепитие – признанная церемония.

– Вы удивительный человек, Григорий, – Анна смотрела на него с нескрываемым восхищением. – Как вам удалось мои детские воспоминания превратить в научное историческое исследование, да ещё и подвести под него философское обоснование?

– История – моя неутолимая страсть, а она требует постоянного выявления, классификации и систематизации закономерностей. Без этого знание исторических дат и описание событий превращается в наваленную кучу смальты, из которой невозможно сложить мозаику… Кстати, если уж мы заговорили про чай… Знаете, как появился знаменитый английский “файв-о-клок”? Герцогиня Бедфорд, светская дама и фрейлина, испытывая чувство голода между обедом и ужином, стала требовать от прислуги в определенный час поднос с чаем, хлебом и маслом. Дабы сделать чаепитие менее скучным, она в означенное время