Полонез - Александр Григорьевич Домовец Страница 6

Незнакомец кивает и застёгивает пальто. Надев своё, с трудом пристраиваю «Ле Паж» во внутренний карман, — громоздкая вещь, увесистая.

Покидаем особняк (на прощание киваю Мацею, дремлющему в сторожке) и неторопливо направляемся к Вандомской площади, где среди прочих заведений есть кафе «Звезда Парижа». Приятное место, и кофе варить умеют.

Идём по тротуару, то и дело прижимаясь к стенам домов, чтобы не получить порцию грязи от проезжающих мимо карет и омнибусов. Что поделаешь! Весь день шёл дождь, превративший и без того замусоренную мостовую в настоящую клоаку. А что такое клоака, объяснять парижанам, включая недавних, вроде меня, излишне. Грязь и вонь французской столицы, увы, есть факт непреложный. И каким-то неестественным образом этот факт уживается с очарованием знаменитых магазинов модной одежды, парфюмерии, ювелирных украшений…

В кафе вечером людно, однако довольно тихо. Публика чистая, степенная, пьют умеренно, стало быть, и на крик не срываются. Заняв крохотный столик у окна, мы садимся, причём мой визави пальто снимает, а я своё лишь расстёгиваю. Не хватает, чтобы «Ле Паж» на глазах у публики вывалился из кармана.

— Слушаю вас внимательно, — говорю незнакомцу после того, как официант принимает заказ на кофе и коньяк.

— Да, конечно… Только не знаю, с чего начать.

— Начните с простого, — советую я. — Например, назовите имя.

— Войцех меня зовут. Войцех Каминский.

— Чем занимаетесь, пан Каминский?

— Двадцать лет прослужил следователем Миньской поветской прокуратуры в Мазовецком воеводстве, а недавно вышел в отставку.

Внимательно смотрю на него.

— Миньская поветская прокуратура, — повторяю задумчиво. — Солидно… А почему вышли? Возраст у вас ещё вполне служивый. С начальством не поладили?

— Напротив. Начальство против отставки возражало.

— Здоровье не в порядке?

— Да нет, грех жаловаться.

— Ну, тогда ваше здоровье. Его много не бывает. — Поднимаю рюмку с коньяком, отхлёбываю. — Значит, семейные обстоятельства?

— Какие там обстоятельства. Я человек одинокий.

Я развожу руками.

— Сдаюсь! Ну, не томите. Выкладывайте уже, почему бросили службу и уехали в Париж. Неужели решили послужить святому делу освобождения Польши от русского гнёта?

Каминский пожимает плечами.

— В каком-то смысле да, хотя и не всё так однозначно. Не знаю, поймёте ли…

Машинально попивая кофе, он принимается рассказывать свою историю. Если отвлечься от деталей, суть её такова.

Весной нынешнего года Каминский расследовал двойное убийство в городишке Калушин. Погибли русский чиновник из канцелярии наместника и его невеста, местная девушка-полька. Их лишили жизни с изощрённой, можно сказать, дикой жестокостью…

Бывший следователь скупо делится подробностями преступления. Видно, что ему тяжело вспоминать картину, которую пять месяцев назад увидел в заброшенном доме на краю Калушина. А мне тяжело слушать. Ах, как тяжело… Но я слушаю, уставившись взглядом в чашку, чтобы скрыть нахлынувшее волнение.

— Невероятно, — говорю наконец, не поднимая глаз. — Деяние прямо-таки дьявольское. В чём были виноваты эти несчастные?

— Русский чиновник провинился в том, что он русский. А девушка в том, что полюбила москаля.

— И это всё?

— Для «народных мстителей» вполне достаточно.

— Вы уверены, что это были именно они?

— Я это установил.

— И значит…

— Фактически это была казнь. Показательная расправа, от которой содрогнулась вся округа. Если хотите, урок на будущее для каждого, кто хотя бы доброжелательно посмотрит на русского.

Даю официанту сигнал повторить коньяк.

— Ну, предположим, — говорю я, вертя в пальцах рюмку с тёмно-золотистым напитком. — Однако пока не вижу связи между расследованием убийства, вашей отставкой и прибытием в Париж.

— Я же говорил, что не уверен, поймёте ли вы меня…

По горячим следам Каминский выяснил у местного старосты, где затаились «народные мстители». Свой лагерь они разбили в Калушинском лесу, у истока Ведьминого ручья, где, по слухам, в незапамятные времена стояло волховное капище. Оставив место происшествия на полицейских, следователь поскакал в Варшаву, в наместничество. Уже через несколько часов добился приёма у наместника Царства Польского графа Паскевича. Потрясённый трагической гибелью своего чиновника, Паскевич немедленно распорядился уничтожить «мстителей». По его приказу Каминский выдвинулся в Калушинский лес вместе с батальоном Мазовецкого гарнизона и присутствовал при разгроме повстанцев…

— Однако, — хмуро замечаю я. — Выходит, вы фактически сдали властям наших людей?

Разом побагровевшие щёки Каминского вскипают желваками

— Каких, к чёртовой матери, людей? — рычит он чуть ли не шёпотом. (Правильно. Внимание окружающих привлекать ни к чему.) — Зверьё это, а не люди. Позор Польши и своих матерей… Сдал и ни на грош не жалею! Трижды сдал бы, если б мог!

Не сдержавшись, бьёт кулаком по столу (официант с удивлением поворачивается в нашу сторону) и вызывающе смотрит на меня, однако я не расположен к дискуссии.

— Не горячитесь, — предлагаю негромко. — На нас уже оглядываются… Что было дальше?

Солдаты, окружив отряд, почти полностью перебили «мстителей». Немногих оставшихся Каминский, не теряя времени, допросил там же, в лесу. Выяснилось, что отрядом командовал некий Ян Зых, — единственный, кому удалось ускользнуть из окружения. Пленники рассказали о нём кое-что интересное. В своё время Зых учился в Виленском университете, однако был отчислен за участие в тайном студенческом обществе филоматов[8]. Свирепо дрался с москалями в дни Восстания, а после разгрома, сколотив отряд из недобитых повстанцев, засел в лесу и терроризировал всё воеводство.

Русских ненавидел слепой животной ненавистью, но ещё большую ненависть испытывал к полякам, которые хоть как-то симпатизировали врагам. Таких бывший студент убивал собственноручно — жестоко, с выдумкой. Калушинской девушке, погибшей из-за любви к русскому чиновнику, Зых перерезал горло лично. А перед этим первым её изнасиловал… Несчастному же чиновнику сам вбивал штырь в сердце, пока другие «мстители» прижимали человека к стене и затыкали тряпкой кричащий рот…

Замолчав, Каминский испытывающе смотрит на меня. Молчу и я. В пересохшем горле нет слов.

— И это ещё не всё, — говорит Каминский с тяжёлым вздохом.

— Куда уж больше…

— А вот есть куда…

На следующий день после разгрома «мстителей» соседи нашли труп гминного старосты. Бедный старик лежал на пороге собственного дома с отрезанной головой. Вся его семья была перебита до последнего человека. А человеком этим оказался ребёнок, внучка старосты…

— У Зыха, конечно, в городе были свои люди, — продолжает Каминский, сжимая и разжимая кулаки. — Кто-то заприметил, что староста шушукается со следователем. Со мной то есть. А на следующий день отряд разгромили. Понятно, что после этого, прежде чем податься в бега, Зых кинулся к своим в город, — разжиться одеждой, деньгами. Тут ему и доложили, что к чему. А уж исчезнуть, не отомстив старосте за предательство, он просто не мог… Получается, я невольно накликал смерть на старика и на семью его. Ну,