Полонез - Александр Григорьевич Домовец Страница 7

— И вы решили отомстить в свою очередь, — констатирую я устало.

— Да! А как бы вы поступили на моём месте?

— Неважно… Посвятили время и силы поиску Зыха. Для этого даже вышли в отставку. Всё ради мести…

Каминский качает головой.

— Вы поймите… Я хочу его убить, и я его убью. Однако сделаю это не только ради мести, но главным образом ради Польши, за свободу которой этот зверь якобы борется.

— Вот как? Пан патриот?

— Да, — твёрдо говорит Каминский, глядя исподлобья. — Я коренной поляк, потомственный шляхтич, и за свободу Польши готов умереть. (Пафос реплики искупается глубокой искренностью тона.) Но этот Зых… И такие, как он, а их немало… Это же кровавые безумцы! Они поганят святое дело, которому присягнули. От таких Польшу надо очищать. Спасать надо. Иначе Европа будет воспринимать поляков как жестокую банду, а нашу несчастную родину считать рассадником ужаса и насилия!

В горячих словах Каминского есть своя логика, и мотивы его действий мало-помалу проясняются, — хотя ещё и не до конца.

Расставшись со службой, Каминский всецело занялся поиском. Тут пригодился большой следственный опыт и наработанные связи. Как он и предположил, Зых уехал в Париж. Оставаться в Польше после пролитой крови было слишком опасно, да и Паскевич, лишившийся своего доверенного чиновника, объявил недобитого «мстителя» личным врагом. О появлении Зыха в Париже Каминский узнал от знакомых эмигрантов, каждому из которых написал: мол, ищу родственника, пропавшего после Восстания; приметы такие-то, прошу сообщить…

— И вот я приехал в Париж, — заканчивает Каминский.

Официант радостно принимает заказ на новый кофе и коньяк. За окном уже давно стемнело. Огни уличных фонарей бриллиантово отражаются в грязных лужах. В кафе тепло и уютно, и среди чисто одетых, благопристойных людей трудно поверить, что где-то не столь уж и далеко (в соседней стране всего-навсего) страшно погибли ни в чём не повинные люди, а совсем близко, в Париже, разгуливает зверь в человеческом облике…

— Ну, приехали вы, — говорю я, кивнув. — И что дальше? Какого чёрта вы появились в Комитете с оружием за пазухой? Или вы с ним не расстаётесь?

— А где же мне ещё появиться? Зых, — он тут, у вас…

Я уже и сам догадался, что бывший студент, как и многие другие эмигранты, особняк Комитета стороной не обошёл. Вопрос — кто?

Каминский называет фамилию, и я хмурюсь. Цешковский. Ежи Цешковский. Фамилия как фамилия. Но именно под ней в Комитете появился и быстро занял место возле Лелевеля помощник по безопасности. (А ещё начал ухаживать за панной Беатой.) Вот, значит, как теперь зовут пана Зыха…

— А вы не путаете? — уточняю на всякий случай. — Вы ведь этого живодёра и в глаза не видели.

— Что тут путать? Староста и уцелевшие «мстители» описали очень подробно. Лицом — чистая сова. Глаза круглые, взгляд немигающий, нос крючком. Коренастый, крепкий. Волосы тёмные.

Да, всё так. И между прочим, становятся ясны приязнь и доверие, которые Лелевель с ходу выказал новому эмигранту несколько месяцев назад. Зых ведь из Виленского университета, а председатель долгое время преподавал там историю. Так что знакомство у них давнее. И тайное общество филоматов Лелевель вроде бы патронировал…

Я поднимаюсь и оставляю на столике пару купюр.

— Пойдёмте, пан Каминский, засиделись уже.

На улице, выйдя из кафе, я возвращаю Каминскому порядком надоевший мне «Ле-Паж».

— Это не значит, что можно охотиться на Зыха и дальше, — предупреждаю на всякий случай. — Тем более, в стенах Комитета. Как только вы выстрелите, наши вас затопчут. А может, ещё до того, как вы успеете спустить курок.

— Я от своего решения не отступлю, — упрямо говорит бывший следователь и даже останавливается.

Останавливаюсь и я.

— Послушайте, пан Каминский! Ваши мотивы мне ясны и даже некоторым образом вызывают уважение. Но своевольничать не надо. Во-первых, Цешковский… ну, Зых, — полезный член нашего сообщества и вносит свою лепту в общее дело освобождения Польши… Не перебивайте… Во-вторых, чтобы наказать человека, не всегда надо в него стрелять. Есть и другие способы. Вы меня поняли?

— Нет!

— Не беда, — успокаиваю я Каминского. — Сейчас я провожу вас домой и заодно посмотрю, где вы остановились. А по пути растолкую некоторые вещи. Думаю, что мы можем друг другу быть полезными…

Глава вторая

Пресловутое польское вольнодумство проявлялось даже в мелочах. Казалось бы, как должны проходить заседания Комитета? Его участники собираются в кабинете председателя, чинно рассаживаются за длинным столом и поочерёдно высказываются на обсуждаемую тему… Так? Нет, не так.

Во-первых, каждый садился там, где заблагорассудится, вплоть до подоконника. Во-вторых, говорили горячо, громко, перебивая друг друга, а то и переходя на личности. С простейшей дисциплиной члены собрания были не в ладах и, возможно, даже считали это слово оскорбительным. Потому-то заседания Комитета нередко заканчивались безрезультатно, если не считать результатом долгую и бесплодную дискуссию, порой перераставшую в склоку. И чему удивляться? Традиция… Заседания польского сейма (с поправкой на масштаб) испокон веков проходили примерно так же.

Желая, чтобы пустой болтовни было как можно меньше, а полезной отдачи как можно больше, Лелевель постепенно сформировал в недрах Комитета своего рода малый совет. В его составе оказались люди более деловые и практичные, нежели говоруны, сотрясающие воздух ритуальными всхлипами о великой страдающей Польше. Именно этот неофициальный орган обсуждал наиболее существенные вопросы и принимал самые важные решения.

При формировании малого совета Лелевель не ограничился лишь членами Комитета. В интересах общего дела он привлёк к работе нескольких эмигрантов, на которых мог положиться.

Кто же входил в состав? Естественно, сам профессор. Из членов Комитета ещё Ходзько и Гуровский. Далее, помощник по безопасности Цешковский. Ну, это ясно. И ещё три человека, которые к Комитету прямого отношения не имели.

Мелкопоместный шляхтич Томаш Лех добровольно вступил в войско Польское и при обороне Варшавы от армии фельдмаршала Паскевича был тяжело ранен. За малым не отдав богу душу, лечился долго, а когда встал на ноги, то рассудил, что скрываться от властей всю оставшуюся жизнь — дело скучное. Поэтому, заручившись рекомендательными письмами от нескольких влиятельных патриотов, четыре месяца назад уехал в Париж, где и предъявил референции председателю Комитета.

Лелевель испытал Леха несколькими поручениями, после чего пришёл к выводу, что этот немногословный крепыш лет тридцати с небольшим — просто подарок: исполнителен, точен, энергичен. Что важно, способен проявить инициативу. Наконец, безукоризненный патриот, кровью доказавший верность общему делу. Отчего же не привлечь такого человека к важной работе, не тратя время на канительную процедуру с официальным избранием в