Джеймс Купер - Майлз Уоллингфорд Страница 62

— Я его владелец. И судно тоже принадлежит мне.

— А вы, кажется, англичанин или американец — я, признаться, не способен отличить одного от другого, хотя, полагаю, разница между ними велика.

— Я американец по рождению, как и мои предки в нескольких поколениях.

— Вот оно как! Я, во всяком случае, никакой разницы не вижу. Но если вы сами американец, не понимаю, почему сахар и кофе не могут быть американскими. Однако же лорд Харри по каким-то соображениям просил нас тщательно выяснить все связанные с делом обстоятельства. Итак, известно ли вам, где был выращен этот сахар?

— Сахарный тростник, из которого он сделан, был выращен, кажется, в Санто-Домингоnote 74.

— Санто-Доминго? Разве это не французский остров?

— Разумеется, сэр, отчасти; хотя испанцы и негры пытаются отвоевать его у французов.

— Однако! Я должен довести это до сведения лорда Харри! Мне очень жаль, капитан Уоллингфорд, задерживать ваше судно, но по долгу службы мне придется послать юного джентльмена на борт «Быстрого» за дальнейшими указаниями.

Поскольку я не нашелся, что возразить, гардемарина опять послали на фрегат. Сеннит между тем даром времени не терял. Среди моих матросов были швед и пруссак; основываясь на том, что оба они выучились английскому в Лондоне и в Ливерпуле, он сделал вид, будто считает их уроженцами Британских островов, и приказал им приготовить вещи и встать под английский флаг. Однако ни тот, ни другой не желали подчиняться ему, и, когда я подошел к ним, оставив на шканцах достопочтенного мистера Паулитта, ожидающего возвращения своей шлюпки, я увидел, что все трое горячо спорят о чем-то.

— Я сейчас расскажу вам, в чем дело, мистер Уоллингфорд, — закричал Сеннит, когда я подошел, — нам с вами нужно уладить это дело. Вот два парня, на самом-то деле они из Ланкашира, а выдают себя за норвежцев, или финнов, или не знаю кого; а я хочу вернуть их под флаг его величества, где им и положено служить. Так как они не желают принять оказанную им честь, я согласен забрать этого красавца из Кента, который стоит их обоих, вместе взятых.

Сеннит указал на Тома Борхеса, мускулистого красивого юношу голландского происхождения с Норт-Ривер, человека, в жилах которого не было ни капли английской крови, лучшего матроса на «Рассвете», — обстоятельство, которое лейтенант своим моряцким чутьем тут же обнаружил.

— Вы просите меня позволить вам забрать человека, который родился не дальше, чем в десяти милях от моего дома, — отвечал я, — и семья которого, насколько мне известно, жила в Америке в течение почти двух веков.

— Ах да, — вы там, в Америке, все из древних родов, это всем известно. Держу пари на сто гиней, что этот парень из Англии; могу назвать вам местечко в Кенте в десяти милях от того места, где он родился. Впрочем, я вовсе не оспариваю то, что вы его сосед — вы сами похожи на дуврца.

— Вы были бы менее склонны шутить, сэр, когда бы это был тридцатишестипушечный корабль или когда бы мы с вами встретились на суше.

Сеннит бросил на меня презрительный взгляд и положил конец делу, приказав Ворхесу собрать его сундук и присоединиться к двум другим матросам, которых он завербовал. Однако, последовав примеру шведа и пруссака, Ворхес пренебрег его приказом и удалился. Я же, почувствовав сильное отвращение к этому человеку, вульгарному негодяю, направился на корму, к другому лейтенанту, который, впрочем, отличался от первого лишь тем, что умел скрыть свою недалекость под светским лоском.

Мистер Паулитт завел разговор о Лондоне; он рассказал мне, как часто бывал в опере, когда в последний раз жил дома, заметив, какой восхитительный fete champetrenote 75 устроила леди имярек. Так мы беседовали, пока не вернулась шлюпка, которая доставила мне весьма вежливую просьбу от капитана «Быстрого» оказать ему любезность и пожаловать к нему на судно, прихватив с собой судовые документы. Поскольку ни одно воюющее государство не имело права требовать подобных вещей — хотя для каперов это было делом обычным, — я мог и не соглашаться. Но я подумал, что таким образом смогу ускорить развязку инцидента; вежливость просьбы я счел хорошим предзнаменованием, кроме того, мне все-таки хотелось объясниться с главным действующим лицом в истории, которая по неизвестной мне причине принимала серьезный оборот; итак, я согласился отправиться на фрегат. Позвав Марбла, я по всей форме приказал ему принять команду. Я заметил, как губы Сеннита, наблюдавшего эту небольшую церемонию, скривились в презрительной ухмылке, но он не высказал никаких возражений. Я ожидал, что помощник командира отправится со мной на фрегат, но, после непродолжительного совещания со своим подчиненным, он поручил Сенниту оказать мне такую честь.

Теперь Сеннит, казалось, решил выказывать неуважение и презрение ко мне всеми доступными ему способами. Как все недалекие люди, он не мог достойно вести себя по отношению к тем, кому он замыслил навредить. Он вынудил меня спуститься в шлюпку впереди него, а причалив к кораблю, первым взошел на борт «Быстрого». Зато его капитан вел себя совсем иначе. Лорд Харри не обладал явственно благородной внешностью, какая должна отличать титулованное дворянство по представлениям тех, кто преклоняется перед знатью, но он определенно умел держать себя в обществе; с первого взгляда становилось ясно, что именно он — командир на своем судне и как нельзя лучше подходит для этой должности. Я имел случай убедиться в том, что в аристократических кругах и среди простого люда весьма распространены затверженные понятия относительно наружности, талантов, свойств характера и манер европейской знати.

Прежде всего, природа создала их совершенно такими же, как других людей; единственное и естественное их отличие от прочих смертных проистекает из наклонностей и образованности. Что касается безвольности натуры и благородной изнеженности, я в десять раз чаще встречал эти свойства среди приказчиков в магазинах и торговцев тюлем, нежели среди потомков герцогов и князей; на склоне лет обстоятельства свели меня со многими представителями последних. Боюсь, что мужественность гораздо чаще является следствием аристократического происхождения, чем простого, ибо те, кто принадлежит к первым, считают себя выше общественного мнения, а те, кто относится к последним, гнутся перед ним, как рабы в Азии кланяются своему господину. Мне хотелось бы думать иначе; но я на опыте убедился в том, что это правда, и стал понимать, как верна аксиома, которую мы теперь слышим довольно часто: «Чтобы стать истинным демократом, нужно быть аристократом». Я уверен, что всех подлинных, мужественных, независимых американских демократов, которых я когда-либо знал, обвиняли в аристократическом происхождении — и только потому, что они были твердо намерены следовать своим принципам, не позволяя этому властному диктатору — общественному мнению — помыкать ими. Что касается личных достоинств, такую же немалую долю одаренных людей мы находим среди особ родовитых, как и среди вышедших из низов; а тот, кто держится иных взглядов, относится к тем философам, которые мыслят ad captandum vulgusnote 76. Талейран происходил из одного из старейших и известнейших родов Европы, как и Тюренн, Мэнсфилд, Эрскин, Грей, Веллингтонnote 77 и множество других выдающихся англичан нашего времени — благородного происхождения. Нет, нет и нет — свободному обществу должно гордиться более возвышенными и более справедливыми различиями, чем воображаемое превосходство людей низкого происхождения над теми, кто происходит из старинных родов. Лорд Харри Дермонд принял меня именно так, как человек его положения должен принимать человека моего круга — вежливо, но никоим образом не принижая себя. На лице его покоилась благожелательная улыбка, которая меня поначалу даже озадачила. Во время конфиденциального разговора с Сеннитом все та же улыбка не сходила с его лица. В конце концов я решил, что это была заученная гримаса, которая вовсе ничего не значила. Однако несмотря на свою улыбчивость, лорд Харри Дермонд охотно внимал любым предложениям Сеннита, которые могли принести выгоду. Призовые деньгиnote 78 — великий позор для благородных рыцарей всех флотов, но это позор, которым жаждет покрыть себя как простолюдин, так и вельможа. Когда дело касается денег, человеческие натуры обнаруживают удивительную однородность. При майоратеnote 79 и майоратном наследовании в душе младшего сына кипят столь же сильные страсти и они столь же очевидны, как алчность последнего плебея, который когда-либо залезал в чужой карман.