Крис Хамфрис - Честь Джека Абсолюта Страница 8

— Вот ты, Уилльямс. Ты думаешь, что у тебя тут прекрасная коллекция, так ведь?

— Да. — Валлиец горделиво выпятил подбородок. — Мои картинки — лучшие на всем судне.

— Лучше, чем эти?

Прежде чем Джек успел трепыхнуться. Рыжий Хью разметал полы его рубахи, и моряки дружно ахнули, увидев на плече юноши оскаленную волчью пасть, а на груди сложное переплетение дубовых листьев. Татуировку, стоившую Джеку немалых мучений, но с превеликим искусством выполненную Ате во время их долгой совместной зимовки.

— Вот где шедевр так шедевр, — объявил ирландец. — Причем художник работал иглами дикобраза.

Уилльямс всмотрелся.

— Неплохо, — пробурчал он. — Хотя я видал кое-что и получше.

Похоже, Рыжий Хью был не единственным шутником.

Между тем ирландец отстранил валлийца и ткнул пальцем в другого матроса:

— Эй, Ингварссон, ком северной грязи и льда из фиорда, сколько народу ты, по твоим словам, загубил?

Скандинав, на покатом лбу которого отсутствовали брови, зато наличествовал здоровенный, рассекавший нос и сбегавший к каждому уху шрам, прогудел:

— По моим словам? Бог свидетель, я ухлопал пятерых, да. И с удовольствием прикончу шестого, если что-то пойдет вдруг не так.

Остальные загикали. Рыжий Хью выждал и спокойно заговорил:

— Так вот, становится очевидным, что никто из вас тут и слыхом не слыхивал о Черном Джеке, легендарном спасителе всей Канады. А он, между прочим, находится среди нас.

Джек огляделся по сторонам, гадая, к кому относятся эти слова, а когда сообразил, покраснел. Чего, к счастью, никто не заметил, поскольку все взоры были обращены к Рыжему Хью. Ирландец явно умел привлечь к себе внимание слушателей. И не только за капитанским столом.

— Итак, ребята, наш викинг, тоже находящийся здесь, утверждает, что отправил на тот свет пять человеческих душ. Спровадил их без исповеди в лучший мир. Если прикинуть, выйдет, наверное, по покойнику на каждый десяток лет его жизни. Но должен сказать вам, что Черный Джек… — Рыжий Хью сделал паузу, и все замерли в ожидании. — У Черного Джека на четыре скальпа побольше, вот оно как получается, парни. Объясняю для тех, кто плоховато соображает: на счету у него девять покойников, а ему всего-навсего восемнадцать годков. Девять врагов, по одному на два года! Причем погибших от его руки в честной схватке! Не заколотых в спину в каком-нибудь закоулке и не застреленных из засады с безопасного расстояния. Нет, наш Джек сходился с ними лицом к лицу и сокрушал их: кого томагавком, а кого просто руками. И французов, и дикарей. Практически в равной мере.

Джек не знал, сетовать ему или, напротив, гордиться тем, что его пьяные откровения, излитые с глазу на глаз не в меру, как выяснилось, говорливому Хью, стали вдруг достоянием всего экипажа «Нежной Элизы». Но, в конце концов, чего ему было стесняться? Он ведь убил всех этих людей вовсе не ради забавы. В каждом из девяти случаев им руководила жестокая необходимость.

Похоже, матросы смотрели на это еще проще, чем он, поскольку разразились одобрительными возгласами.

— А главное, — продолжал Рыжий Хью, — матушка нашего Джека не кто иная, как Джейн Фицсиммонс, в свое время лучший голос дублинского театра Смок-Элли. Господь свидетель, ребята, этот паренек уже близок к тому, чтобы сделаться настоящим ирландцем!

Одобрительные возгласы зазвучали еще громче. Наклонившись опять. Рыжий Хью принял предложенную ему полную до краев кружку и, расплескивая гвинейский ром, возгласил:

— Я представляю вам славного малого, мастера сшибать спесь с французских вояк и греть дамам постельки, нового члена славного клуба носового кубрика «Нежной Элизы». Парни, он с нами — Джек Абсолют, правильней говоря — Черный Джек!

— Черный Джек! — раздался дружный рев, за которым последовал громкий, требовательный выкрик: — Тост! Пусть провозгласит тост!

Джеку бросили кружку, и он поймал ее на лету, хотя и выплеснул что-то себе на рубаху. После болевого приема, продемонстрированного наверху Рыжим Хью, юношу все еще малость мутило, но он понимал, что нерешительность напрочь закроет ему путь в общество, привлекавшее его куда больше, чем компания вонючего Линка. А уж какая здравица уместна в таком обществе, Джек знал.

— Милорды! — воскликнул он. — Выпьем зато, чтобы каждый получил по заслугам! Все пуритане — сифилис, все политиканы — петлю!

— Ха! — грянул кубрик.

Казалось, до дна оловянной кружки ему предстояло добираться века, но, добравшись, он мгновенно почувствовал себя лучше. И еще лучше, когда уселся послушать игру взявшегося за свою скрипку Мерфи.

Насчет скрипача Рыжий Хью оказался прав: существовала прямая связь между качеством извлекаемых им из инструмента звуков и количеством поглощенного рома. Где-то около получаса это соотношение оставалось таким, как нужно, потом ром, явно в ущерб гармонии, постепенно взял верх, и наконец музыкант стал клевать носом и пиликать что-то неприемлемое для слуха. На этой стадии кто-то забрал у Мерфи скрипку и смычок, после чего тот растянулся на полу и уснул.

Музыка смолкла, но тишина царила недолго. Какой-то юнец поднялся на ноги и, заложив руки за спину, затянул ломким голосом: «Не покину Лохабер».

Более половины из не упившихся до отключки матросов подхватили старую якобитскую песню, и Джек был одним из них. Он пел, зажмурившись и чувствуя себя не на борту «Нежной Элизы», а в Вестминстере, в кругу верных друзей, в заднем зальчике «Пяти каминов» на Тотхилл-филдс, куда каждый школяр считал своим долгом являться десятого июня, вставив в петлицу белую розу, что знаменовало собой демонстрацию приверженности Старому Претенденту на трон в день его рождения.

Я уйду, моя подружка, в бой за славой и за честью.Ну а если повезет мне, если я в бою не сгинуИ вернусь к тебе со славой, чтоб опять мы были вместе,Ни тебя, ни наш Лохабер уж вовеки не покину.

Когда певец смолк, Джек открыл увлажнившиеся глаза и поймал внимательный взгляд ирландца. Голос Хью показался ему тихим, едва слышным, ибо песня внутри него все еще продолжала звучать.

— Эй, паренек, да я никак вижу слезы?

Джек потер плаза и рассмеялся.

— Вряд ли. Здесь просто дымно.

Еще несколько мгновений Рыжий Хью присматривался к нему, а потом все так же тихо спросил:

— Ты ведь сторонник низложенного короля, а?

Джек задумался и покачал головой. Если в школьные годы он и был так настроен, то это объяснялось не глубокой убежденностью, а романтическим сочувствием к проигравшему.