Шарлотта Юнг - Голубица в орлином гнезде Страница 8

– Боже!.. Что вы это, отец!.. – вскричала Христина в отчаянии.

– Мы перевезем все в замок понемногу, дитя. Если весь твой багаж привезти сразу в замок, баронесса как раз наложит лапу на него, и, верь мне, у тебя после этого немного останется. Да кроме того, мне немало будет хлопот вести тебя по горе, где же мне еще возиться с твоим мулом, выращенным в городе.

– Но я надеюсь, что по крайней мере здесь будет хороший уход за моим бедным мулом. Я заплачу… – говорила Христина.

Но отец сжал ее руку, и своим сильным голосом заглушил слова дочери:

– Йовст будет ходить за мулом, как за моей собственностью; иначе, горе ему!

Но угрозы эти были, казалось, напрасны; угольщик с женой и без того спешили горячо уверять, что за животным будет отличный уход.

– Выслушай меня, Христина, – сказал Гуго Сорель, когда, посадив ее на мула, они отъехали от хижины, – если у тебя есть с собой деньги, смотри, никому не говори этого там в замке. – Потом, видя что дочь собирается что-то отвечать, прибавил: – Да и мне самому не говори, я не хочу этого знать!

Такого рода предупреждение не очень успокоило Христину, помолчав немного, она спросила:

– Где твоя лошадь, отец?

– Я отослал ее в замок с Лаврентием Желтым и с маленьким портным, самым большим и самым свирепым из наших воинов. Я буду помогать тебе взбираться по Орлиной лестнице пешком.

Во время этого разговора, отец и дочь шли по темной тропинке через дубовый и березовый лес.

Вскоре лес сменился мелким кустарником, в свою очередь тоже понемногу исчезнувшим; и затем виднелись только голые, остроконечные скалы, изборожденные глубокими оврагами, и возвышавшиеся над головами путников, как темные пирамиды. Христине показалось, что ей суждено было цепляться по стенам собора, как мухе или червяку.

Она остановилась и перевела дух; отец сказал ей, чтобы она не торопилась удивляться до тех пор, пока они не дойдут до Орлиной Лестницы. Бедная Христина! Она нисколько не восхищалась живописной местностью; она знала, что хмурые черные вершины чрезвычайно эффектны на заднем плане пейзажей и театральных декораций; но ей было бы теперь гораздо приятней очутиться среди зеленых лугов, в окрестностях Ульма, на берегах Дуная; его серебристые излучины казались ей издали гораздо прекраснее бурных потоков, прыгавших со скалы на скалу, прежде чем броситься в реку, которую она знала только в ее грандиозном величии. Однако не смотря на страх, свежий, возбуждающий воздух гор, как будто придал Христине бодрость и силу, и она пришла в восторг от сладостной свежести воздуха.

– Не правда ли, дитя? – сказал Гуго. – Да, стоит всех ваших пуховиков и духов Ульмских, ведь так? Я совершенно отделался от этой проклятой итальянской лихорадки только тогда, как попал сюда. В ваших сырых долинах просто дышать невозможно, – смотри, какая перспектива открывается перед нами. Ну, что ты скажешь об Орлином Гнезде?

Лес остался далеко позади наших путников, они дошли до круглой горы, огибаемой тропинкой, по какой шли. Влево, на вершине скалы, отделяемой от них мрачной пропастью, возвышалось массивное здание из красноватого камня, с громадной башней.

– Так это Адлерштейнский замок? – вскричала Христина.

– Он самый и есть, дочка; и часа через два ты будешь там, если только черт не помешает и ты не оступишься. Но, предупреждаю тебя, если оступишься, тогда сам сатана не спасет тебя.

Христина собралась с силами, и подавила страх. Один вид винтообразной тропинки так ошеломил девушку, что она закрыла глаза. Вскоре отец с дочерью обогнули гору, и вышли на тропинку, внизу которой была пропасть. Когда Христина решилась открыть глаза, она увидала, что овраг походил на громадную расщелину, бороздившую склон горы, и что поток, образовывавший Спорный Брод, катился по дну этой пропасти. Овраг продолжал свою извилистую кривую линию по-видимому до одной из самых высоких вершин, и по мере своего повышения делался менее и менее глубоким; но в том месте, где теперь находилась Христина, он был чрезвычайно глубок и являлся в самом мрачном, ужасающем виде. Тут Христина увидала, что Орлиная Лестница ничто иное, как ряд террас из обнаженных скал, и на одной из них возвышался замок. Нелегко было Христине понять, каким образом был построен этот замок, и как она сама дойдет до него. Сквозь горы виднелись зеленеющие луга и леса, расстилавшиеся по долине; и когда Гуго показал дочери Спорный Брод, казавшийся ей теперь ближе к замку, чем они были сами, она спросила, зачем они сделали такой круг.

– Потому что мы уже ведь не в самом деле орлы, – отвечал Гуго. – Видишь ли ты, над самым двором замка ту скалу, что вдруг обрывается и спускается в глубину долины, как крепостная стена? Утес, на который мы поднимаемся теперь, не так перерыт, как та скала, река вынуждена делать там такие скачки, какие может делать только серна. Есть там вверху тропинка, по ней ходит иногда барон Эбергард, – он привык ходить по ней с детства, но я не в состоянии решиться по ней идти. Га! Га! Твой дядя может говорить что хочет об императоре и его союзах, увидишь, что заговорит сам император, как заедет сюда.

– Однако немало замков заставили сдаться, моря их голодом, – сказала Христина.

– Вот как! ты и это знаешь! Да, правда, случалось. Но видишь ты этот ручеек, – вон там внизу? – сказал Гуго, указывая на пенившийся ручеек, перескакивавший со скалы на скалу к противоположному склону горы. – Этот ручей пробегает через двор замка, и никогда не высыхает. А видишь скалу, где стоит самый замок? По ней идет винтообразная тропинка, ведущая в деревню Адлерштейн, которая находится на другом склоне горы. И горе будет вассалам, если они не доставят в замок необходимое количество съестных припасов!

Страшная покатость почвы поглощала все внимание Христины. Дорога, или лучше сказать, ступени каменной лестницы спускались к берегу потока, на самом дне оврага, и поднимались по противоположному берегу вдоль остроконечных скал. Подниматься по этим ступеням было так трудно, что сам Гуго взбирался по ним, опираясь на палку, придерживая мула под уздцы, но всего чаще смотрел на дочь, и протягивал руку, чтобы поддерживать Христину, когда та готова была упасть в обморок. Бедная девушка слишком боялась отца, чтобы позволить себе крик или жалобу, но когда отец увидал, как она усиливалась скрывать страх, он не только не выказал в отношении к ней суровости, а напротив хотел дать ей почувствовать силу своего покровительства.

Вдруг, над их головами послышался голос:

– Как! Сорель! Ты привез ее! Эрментруда умирает от нетерпения ее увидать!

Слова эти были произнесены на самом вульгарном наречии и самым грубым акцентом; это неприятно подействовало на слух Христины, тем более, что частые сношения с иностранными купцами и влияние латинского языка много способствовали к усовершенствованию наречия в городах, – и к этому-то утонченному говору с детства привыкла Христина.