Шарлотта Юнг - Голубица в орлином гнезде Страница 9

Вдруг, над их головами послышался голос:

– Как! Сорель! Ты привез ее! Эрментруда умирает от нетерпения ее увидать!

Слова эти были произнесены на самом вульгарном наречии и самым грубым акцентом; это неприятно подействовало на слух Христины, тем более, что частые сношения с иностранными купцами и влияние латинского языка много способствовали к усовершенствованию наречия в городах, – и к этому-то утонченному говору с детства привыкла Христина.

Немалое было ее удивление, когда по жестам отца и по тому, как он относился к говорившему, она поняла, что это должен был быть одним из владетелей замка.

Христина подняла глаза, и увидала на тропинке, над их головами, сильного, высокого человека, загорелое лицо которого составляло резкую противоположность с цветом волос, усов и бороды, до такой степени бесцветно белокурых, что можно было приписать такое бесцветие влиянию атмосферы. На нем была надета куртка из буйволовой кожи, еще более потертая чем та, в какой приехал к брату Гуго Сорель; но зато куртка эта была опоясана роскошным кушаком, на котором висел серебряный с чернью охотничий рог. На шляпе было орлиное перо, прикрепленное большой золотой итальянской монетой.

Человек этот пристально взглянул на Христину, но не удостоил ее поклоном, и начал расспрашивать ее отца о его поездке на том же грубом наречии, на каком говорил прежде.

Тут мгновенно рассеялись некоторые заблуждения Христины. Она приготовилась встретить в горных властителях опасных бандитов, но воображала, что они отличаются изящными манерами, деликатным обращением, обыкновенно соединенными с знаменитым происхождением.

Предстоящий теперь перед ней человек, хотя и не был лишен некоторой важности в осанке, но приемы его и говор были грубее приемов самого последнего из учеников Годфрида. Христина не могла не подумать, что опасения ее доброй тетки, Иоганны, насчет возможности влюбиться в одного из таких баронов, были напрасны.

Между тем, последнее усилие мула поровняло путников с замком. Гуго сказал дочери совершенную правду замок был окружен с двух сторон глубокой пропастью, с третьей высокой остроконечной скалой, соединявшейся с одной из ступеней Орлиной Лестницы. С четвертой же стороны ручей образовал глубокий ров, откуда немного далее снова вырывался и впадал в глубину оврага Над этой бездной был наброшен временной мост, так как подъемный мост в то время чинился Здесь Христина принуждена была сойти с мула и пройти это пространство пешком. Но при виде этой движущейся доски, она в ужасе отступила; между тем, отец ее, занятый возней с мулом, и не думал подать ей руку.

Молодой барон громко расхохотался, – что нисколько не могло его возвысить в мнении Христины, но, вместе с тем, барон взял ее за руку и повел по мосту, говоря:

– Ха, ха, ха! Сейчас видно, что она воспитана в городе!

– Благодарю вас, – сказала Христина, готовая заплакать при виде зрелища, представшего ее глазам.

Когда въездные ворота, – едва настолько высокие, чтобы пропустить человека верхом на лошади, – отворились перед нашей героиней, ей показалось, что она входит в двери темницы. Въехав во двор замка, Христина перекрестилась и прошептала молитву. Двор этого замка не походил на те дворы, которые дали свои названия жилищам государей, двор, где слышался только шепот влюбленных и изящные, приветливые речи. Если говорить правду, двор этот походил скорее на конюшню. В одном отдаленном углу, Маленький Портной перевязывал рану Нибелунга. Три громадных борова рылись в куче мусора, штуки четыре или пять больших, свирепых с виду, собак кинулись навстречу своему товарищу Фестгольду, а старый длиннобородый козел, стоя на куче навоза, казалось, был готов забодать каждого пришельца.

Христина не помнила в последствии, каким образом ей удалось перейти этот грязный двор и дойти до низкой двери, за которой находилась широкая, но шероховатая лестница. Конюшни занимали весь нижний этаж главного корпуса здания, лестница же вела в первый этаж, а оттуда в большую залу, откуда слышались жесткие, грубые голоса.

Войдя в залу, Христина увидала вокруг длинного стола вооруженных людей, свободно за ним заседающих. На конце этого стола сидел пожилой человек и полудремал. Это был сам барон Адлерштейнский; черты его лица были резче, жестче, чем черты сына; но когда старый барон проснулся и заговорил с Гуго, Христина заметила по его тону и приемам, что он не был до такой степени совершенно невоспитан, как его сын. Подле барона сидела женщина высокого роста, в темном платье; ее-то голос желчный и повелительный так неприятно поразил слух Христины, когда она вошла в залу. Пирамидальная прическа еще более увеличивала рост баронессы, и придавала ей какой-то фантастический вид при слабом освещении дымной залы. Черты лица ее сохраняли следы прежней красоты, но теперь приняли суровое и отталкивающее выражение.

Христина, едва живая от страха, остановилась у порога; но, в то же время, она желала бы лучше провалиться сквозь землю, чем находиться в присутствии этих страшных людей.

– Это та самая молодая девушка, которую вы привезли издалека, – сказала владетельница замка. – Она сама похожа на больного ребенка, – но я о ней не намерена беспокоиться. Отведите ее к Эрментруде. А ты, моя милая, старался во всем повиноваться барышне; да смотри, не вздумай вбивать ей в голову ваших городских бредней.

– И вот еще что, – продолжал старый барон, – если ты будешь усердно ходить за барышней, получишь новое платье и красивого мужа.

– Пройдите здесь, – сказала баронесса Кунегунда, указывая рукой на небольшую башенку, к которой Христина робко направилась, не желая разлучаться с отцом, единственным своим покровителем.

Но молодой барон пошел вперед, в несколько прыжков вбежал на лестницу, и прежде, чем Христина успела подняться, она услышала слабый голос, говоривший повелительным тоном:

– Ты сказал, что она приехала, Эббо?

– Да, она действительно здесь, – отвечал Эбергард, – но она очень медлительна и привыкла к городским обычаям. Она боялась перейти через овраг, ха! ха! ха!

И оба начали хохотать так, что щеки Христины покрылись ярким румянцем когда она перешла порог комнаты.

– Вот она, – сказал молодой барон, – ну теперь она вылечит тебя совершенно!

Комната была пустая, почти без мебели, стены голые; вся мебель состояла из большой дубовой кровати, деревянного стула, стола и нескольких скамеек. У камина, на голом полу, заложив руки за голову, лежала молодая девушка, перед ней, на коленях, стоял Эбергард.

– Вот моя сестренка, – сказал он, обращаясь к Христине. – Говорят, будто вы, горожанки, умеете лечить больных. Посмотрите на нее, как вы думаете, можете ее вылечить?