Горацио Хорнблауэр. Рассказы - Сесил Скотт Форестер Страница 9

на середину. Морские пехотинцы в своих красных мундирах построились вдоль палубы. Когда Хорнблоуэр поднялся на палубу вместе с конвоем, первое, что он увидел, было море человеческих лиц, бледных и напряженных в ожидании роковой минуты. Глухой ропот прокатился по рядам при появлении Мак-Кула. Вокруг «Славы» расположились многочисленные шлюпки с других кораблей эскадры, наполненные матросами и офицерами. Их прислали для наблюдения за казнью, а также для вмешательства в случае возникновения беспорядков на борту.

Мак-Кул ступил в очерченный мелом круг. Выпалила сигнальная пушка. Десять отобранных матросов заняли свои места по ту сторону мачты. Забили барабаны, натянулась веревка, горло захлестнула намыленная петля, и Мак-Кул умер, не произнеся ни единого слова, как и обещал.

В бухте Торбей по-прежнему было неспокойно, отчего тело на нок-рее сильно раскачивалось. Оно было обречено висеть так до наступления темноты, согласно существующим правилам.

Хорнблоуэр, бледный и больной от всего этого кошмара, занялся поисками какого-нибудь берегового судна, которому можно было бы поручить доставку письма и сундука покойного по указанному адресу. Теперь, когда все было позади, Хорнблоуэр не видел причин отказываться от выполнения своей половины заключенной сделки. Но, как это часто бывает, ему не удалось ничего сделать по обстоятельствам, от него не зависящим. Поэтому и тело повешенного не провисело и половины назначенного ему срока.

Ветер стал заметно стихать и изменил направление с западного на северное. Если западный ветер не давал возможности французам выйти из Бреста, то северный, наоборот, этому благоприятствовал. Эскадра должна была торопиться снова занять покинутые блокадные позиции. На нок-рее флагмана появился сигнал к отплытию.

— Подымать якорь… Паруса ставить… — зазвучали голоса боцманов и их помощников на всех двадцати шести кораблях эскадры.

С зарифленными парусами корабли выстроились в походный порядок и начали долгое трудное движение по Каналу к месту назначения.

— Лейтенант Хорнблоуэр, позаботьтесь пожалуйста, чтобы это убрали, — бросил Хорнблоуэру старший помощник Бакленд, проходя мимо.

Пока матросы трудились у кабестана[2], поднимая тяжелый якорь, тело повешенного спустили на палубу и наскоро зашили в парусину, привязав к ногам груз. Как только «Слава» обогнула мыс Берри, зашитый мешок без всяких церемоний и заупокойных молитв бросили за борт. Мак-Кул был подлым преступником и дезертиром и не мог рассчитывать на большее.

Вместе с другими кораблями «Слава» спешила занять свою позицию, медленно лавируя среди коварных течений и многочисленных банок побережья Бретани. Все были рады снова приступить к привычной работе, За исключением одного очень молодого и очень несчастного лейтенанта.

В крошечной каюте, которую Хорнблоуэр делил со Смитом, прибавился новый предмет обстановки, каждый раз напоминавший ему о пережитом кошмаре. Это был большой сундук красного дерева с выпуклыми буквами на крышке: Б.И. МАК-КУЛ. А в бумажнике Хорнблоуэра лежало неотправленное письмо вдове, заканчивающееся невразумительными стихотворными строками. Хорнблоуэр не имел никакой возможности отослать ей все это, пока «Слава» не вернется в какой-нибудь английский порт. Он понимал, что его вины здесь нет, но все же неспособность выполнить обещание, данное покойному, его угнетала. А присутствие здоровенного сундука в маленькой каюте действовало на нервы Хорнблоуэру и раздражало Смита.

Как ни старался Хорнблоуэр, Мак-Кул не выходил у него из головы. Блокада — скучное занятие для деятельного молодого человека. Ничто не отвлекало Хорнблоуэра от мыслей о последних часах жизни мятежника И странной сделке, которую он с ним заключил.

Приближалась весна, а с ней и долгожданное улучшение погоды. Как-то раз Хорнблоуэр открыл свой бумажник, и под руку ему попалось то злосчастное письмо. Лейтенант снова почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота от тягостных воспоминаний. Он раскрыл письмо и начал перечитывать, хотя к тому Времени уже успел выучить наизусть как само письмо, так и его стихотворное приложение. Он мельком пробежал нежные слова прощания и любви, чувствуя себя святотатцем при вторжении в интимную область отношений храброго и в чем-то даже симпатичного ему человека. Зато стихотворение он перечитал с несравненно большим вниманием.

Беда взмывает ввысь перед глазами И крутится в зловещей тишине.

Что, интересно, навеяло возбужденному мозгу приговоренного столь странную метафору? И причем тут архангел и его два крыла, которые воспряли и упали над какой-то непонятной святыней? Что же все-таки хотел сказать Мак-Кул этим стихотворением?

Внезапно Хорнблоуэра осенила любопытная мысль. Письмо было написано без единой помарки и исправлений, что называется, на одном дыхании. А стихи — Хорнблоуэр отчетливо припомнил два смятых листка, валявшихся на полу камеры, — потребовали долгих и упорных поисков в подборе нужных слов и рифм. Не случайно Барри Мак-Кула удовлетворил только третий вариант, а два первых оказались отвергнуты. Что-то здесь не вязалось. Предположим, Мак-Кул находился в крайне расстроенном душевном состоянии, вследствие чего произвел на свет лишенное видимого смысла стихотворение. Но как тогда это согласуется с текстом письма и наличием, по крайней мере двух, первоначальных вариантов стихов. Им Мак-Кул уделил гораздо больше внимания, чем прощальному посланию жене, в этом Хорнблоуэр уже не сомневался. Но почему?

В мозгу у него вдруг мелькнула сумасшедшая идея. Он резко выпрямился. «И крутится в зловещей тишине». Почему беда должна крутиться? Если бы это были Беды, крылатые твари из греческой мифологии, — Хорнблоуэр позабыл, как их звали, — тогда еще можно было бы понять приведенную аналогию. Но здесь была просто беда и больше ничего. Крутящаяся беда… Как ни крути, а сравнение явно притянуто за уши. Хорнблоуэр начал подозревать, что в стихах скрыт какой-то тайный смысл или, что более вероятно, зашифровано какое-то послание. А при чем тогда здесь сундук. Почему Мак-Кул потребовал, чтобы вместе с письмом его вдове был отправлен и этот сундук, в котором не было ничего ценного или интересного. Хорнблоуэр вспомнил два детских портрета. Может быть, их оправы таили в себе какое-то послание? Сам сундук имел, конечно, определенную ценность, но все тем не менее казалось загадочным и непонятным.

Продолжая держать письмо в руках, Хорнблоуэр наклонился и вытянул сундук из-под койки. Блеснули золотом буквы на крышке: Б. И. МАК-КУЛ. Барри Игнациус Мак-Кул.

Пейн тогда, помнится, очень тщательно проверил все его содержимое. Хорнблоуэр открыл сундук и заглянул внутрь, но ничего любопытного или подозрительного не обнаружил. Он снова закрыл сундук и повернул ключ в замке. Опять