Возмездие Сандокана. Возвращение Момпрачема - Эмилио Сальгари Страница 9

– В таком случае ты успеешь поведать нам свою историю, – подытожил Тремаль-Наик. – Нередко какая-нибудь незначительная деталь может навести на важную мысль.

– И даже изменить планы, – кивнул Янес.

Сандокан поднялся на ноги. Его лицо стало мрачнее тучи, кулаки сжались, большие глаза метали молнии, на скулах заходили желваки.

– О, узнаю Малайского Тигра, каким он был пятнадцать лет назад! – воскликнул Янес. – Я словно наяву вижу, как с крохотного Момпрачема он бросает вызов английскому леопарду. Да-а, рев Малайского Тигра заставлял сотрясаться весь Лабуан.

Сандокан с размаху грохнул кулаком по столу и гаркнул:

– Прикажи подать мне рому, Янес! Мне нужно потушить огонь в крови!

Каммамури выглянул за дверь и крикнул:

– Сидар! Полдюжины бутылок и стаканы!

Индиец, сидевший на ступеньке трапа, сорвался с места и скоро вернулся в кают-компанию с подносом. Каммамури откупорил бутылку с янтарным напитком и наполнил четыре хрустальных бокала, расписанных золотом. Сандокан залпом выпил свой и начал:

– Двадцать лет минуло с того страшного дня, когда закончилась двухвековая история: ранее в Кинабалу правил род Сандоканов, из восточноборнейского племени воинов. Мои предки отвоевали себе обширное царство в сердце великого острова, объединив северных даяков, и поселились на Кинабалу – самом красивом озере, которое только можно сыскать. Мой отец, великий воин, расширил границы царства вплоть до берега моря. Кто знает, каким бы оно стало, если бы не появление белого человека, чья раса уже принесла малайцам немало горя и принесет еще столько же. Откуда он взялся? Не знаю наверняка, однако у меня есть веские основания подозревать, что это преступник, сбежавший из английской тюрьмы. Говорили, будто ненастной ночью он высадился в бухте Лабука, а местные даяки, вместо того чтобы украсить белой головой частокол своей деревни, пощадили чужака. Может быть, приняли его за морского духа из-за необычного цвета кожи? Как бы то ни было, но бандит – я не ведаю, каким точно ремеслом он промышлял на своей родине, – сумел расположить к себе племя, захотевшее независимости. В один страшный день они взбунтовались и двинулись к озеру. Моему отцу доложили, что во главе бунтовщиков стоит белый. Тогда он собрал лучших воинов и отправился в поход. Мы с братьями сопровождали его. Не раз и не два великие леса, берега рек и болот окропились кровью. Сражения были жаркими, а потери с той и другой стороны – огромными. Люди приметили, что белый человек обладает странной властью над даяками. Я думаю, причина крылась в английском золоте. Взбунтовавшиеся племена имели ружья, которых ранее никогда не держали в руках, тогда как наши воины сражались кампиланами и духовыми трубками-сумпитанами. Не проходило дня без того, чтобы тот или иной наш отряд не дезертировал и не перешел на сторону врага, очарованный речами белого негодяя или попросту подкупленный посулами дать им огнестрельное оружие или дорогие подарки. Начались поражения. Несмотря на все усилия моего отца, однажды вечером наша столица оказалась в осаде. Мы сопротивлялись четырнадцать дней, но частокол не устоял, и повстанцы ворвались в селение. Началась ужасная бойня. Отец с матерью, моими сестрами и братьями укрылись в крохотном форте вместе с небольшим отрядом бойцов, вооруженных древними аркебузами. Форт состоял из пяти хижин, одна из которых служила пороховым складом. Незадолго до восстания отцу удалось купить у раджи Лабука двадцать либр пороха. Мы приготовились обороняться до последнего. Потекли реки крови. Бунтовщики, подзуживаемые белым, убивали жителей, отрезали им головы, поджигали дома. Покончив со всеми, они переключились на нас, решив, что мы у них в руках: подумаешь, несколько человек, было бы о чем говорить! Однако эти несколько человек не собирались так просто расставаться с жизнью. Первая атака захлебнулась. Встреченные плотным огнем, даяки отхлынули и трусливо бежали, несмотря на вопли белого предводителя. На какое-то время нас оставили в покое. Присутствие моего отца, самого великого воина Кинабалу, охлаждало пыл врагов. Три недели мы упорно сопротивлялись. Даже моя мать и сестры участвовали в обороне, отважно стреляли по негодяям, рискнувшим приблизиться к палисаду. Обычно такие вылазки предпринимались ночью. Тогда белый человек, отчаявшись взять нас силой, прислал к отцу парламентера с предложением поделить царство. У нас заканчивались боеприпасы, еда и силы. Часть отряда уже пала под вражескими пулями. Было решено согласиться, хотя бы ради спасения женщин. Мы открыли ворота победителю, чтобы обсудить раздел земель. Проклятый англичанин устроил торжественный обед, во время которого перерезал всю мою семью. Пир подходил к концу, когда появились вооруженные крисами воины и точно бешеные кинулись на моих родичей. Я своими глазами видел, как пали отец и мать, а потом братья и сестры. Видел, как их окровавленные головы насадили на копья…

Тигриный рык вырвался из груди Сандокана, грозного пирата, долгие годы заставлявшего трепетать англичан с голландцами и бледнеть султана Варауни, могущественнейшего правителя на Борнео. Он весь напрягся, словно дикий зверь перед прыжком, вскинул руки. Его лицо исказила неописуемая ненависть, в глазах полыхало пламя. Казалось, он вот-вот кинется на кого-то, тенью вставшего перед его мысленным взором.

– Что ты, что ты, братец. – Янес быстро поднялся и положил руку на плечо товарищу.

Услыхав голос португальца, Сандокан очнулся и утер пот, обильно выступивший на лбу.

– Страшное видение… – хрипло проговорил он. – Я будто наяву видел его перед собой… Ничего, однажды я действительно взгляну ему в глаза, и тогда… Горе ему и его сыновьям! Как он был беспощаден к моим родителям, братьям и сестрам, так будет беспощаден к нему и Малайский Тигр. Янес, налей мне еще! Помнишь ночи в нашей хижине на Момпрачеме, в орлином гнезде, откуда мы повелевали всем морем, омывающим проклятый Лабуан? Помнишь, сколько я пил в те ночи? Меня тогда мучили воспоминания о гибели моей семьи. Годы шли, а я по-прежнему оставался глух к предсмертному крику отца, в чье горло по приказу английского разбойника вонзился крис. Время пришло! Я хочу отомстить за родных, прежде чем меня настигнет старческая немощь. И вот что я с ним сделаю!

Сандокан сорвал со стены индийский карабин, одним мощным ударом переломил через колено и в гневе отшвырнул обломки.

– Тихо, братец, тихо, успокойся, – ласково повторял Янес.

Малайский Тигр вырвал у него из руки стакан и залпом осушил его, словно пил родниковую воду. Тремаль-Наик и Каммамури молча смотрели на своего друга, до глубины души пораженные яростью, клокотавшей в сердце гордого пирата.

– Продолжай, – попросил Янес, когда Малайский Тигр