Альберт Цессарский - Чекист Страница 10

Митя вошел в дом. Тимоша спал на кровати, не раздевшись. Он только что пришел с работы и, видно, очень устал. Темные волосы разметались на ситцевой подушке. Губы по-детски раскрылись. Он похрапывал. Отца не было дома.

Мите не хотелось его будить, и он присел на табурет.

Близился вечер. От выгона, от заливного луга надвигалось многоголосое мычание и блеяние идущего стада, и навстречу ему затараторили калитки у домов; с другой стороны, от Радицких кабаков, уже доносились выкрики и нестройное пение подгулявших рабочих; а завод по-прежнему, с металлическим клекотом, с присвистом тяжело и шумно дышал. Все это смешивалось в знакомую с детства музыку и казалось вечным.

Вдруг все звуки ушли куда-то вдаль: их заглушили еле слышные сдавленные вздохи и всхлипывания за перегородкой. Митя так и замер, не дыша. Потом вскочил и бросился в ее комнату.

Тая отвернулась от окна. В темных синих глазах дрожащие слезы. Губы прыгают от усилия сдержать плач. И трогательны беспомощно опущенные руки.

Как тянуло его подойти, обнять, приласкать, утешить. Но он грубо сказал:

— Ну вот! Водичка!..

Слезы у нее мгновенно высохли, глаза зло сверкнули. Она передернула худыми плечиками.

— Вас тут недоставало!

Чувствуя, что делает непоправимую глупость и не в силах остановиться, Митя сказал вызывающе:

— Конечно, тут нет московских господ ручки целовать...

Она взглянула с ненавистью.

— Мальчишка!

Мальчишка! Это ударило его так, что зашумело в голове. Он повернулся и вышел.

Тимоша по-прежнему лежал на постели, но глаза его были открыты. Очень громко и очень весело Митя воскликнул:

— Все дрыхнешь, Тимофей!

Тимоша серьезно посмотрел на него.

— Плюнь ты на нее, Митя. Не обижайся.

— Ну, я пошел, отдыхай, — с озабоченным видом кивнул Митя. Он ушел, твердо решив никогда в жизни не возвращаться в этот дом.

Теперь он уже не переставая думал о Тае. Она заслонила все, даже Петра. Он стал избегать товарищей. Целыми вечерами сидел в своей комнате и наигрывал на мандолине унылые мелодии. Мать, заглядывая, молча ставила на подоконник большую миску гречневой каши с молоком. Время от времени отрываясь, он меланхолично ел. Опорожнив миску, задумчиво брел в кухню, просил добавки. Отец не упускал случая подшутить.

— Музыка на пользу идет!..

Однажды Леша пристал к брату.

— Ну чего ты камнем сидишь дома? Пойдем походим, в сад зайдем. Ребята смеются, будто ты в монастырь готовишься.

И Митя пошел, не потому, что его задела насмешка, а так, лишь бы отвязаться. Ему казалось, ничто больше не может его интересовать и волновать.

Молча бродили они по темным, заросшим дорожкам городского сада. Сквозь деревья тускло мерцали электрические фонари. Светились окна во втором этаже ремесленного училища, где жил директор — бывший кучер старой княгини Тенишевой.

Под самым фонарем какой-то пьяный рабочий в городском костюме и картузе приставал к пожилому рыхлому господину в пенсне.

— Ты почему, господин хороший, не воюешь? Почему?

Господин, очевидно, был либерал. Он улыбался трясущимися губами и объяснял:

— Мы все народ — вы, и я, и они. Между нами нет разницы. Я вот выполняю свой долг — служу, вы — работаете...

— Ага! Сын у мине в окопах гнил, теперь без ноги остался. А ты все служишь! Разницы промеж нас, значит, нет?

Рабочий говорил тихо, но скрипел зубами и играл желваками.

Пенсне на носу либерала запрыгало, он то и дело поправлял его, озирался, подавался задом.

— Так ведь у каждого свои горести, и у меня есть, и у вас, мы все — народ, зачем же злиться... Мой дед был из мужиков... Городовой! — вдруг завизжал он, завидев шапку с околышем. — Тут пьяные пристают! Безобразие!

Городовой насел на пьяного животом.

— Давай, давай, а то в часть.

Тот потянулся через плечо с погоном и неожиданно сдернул пенсне с носа либерального господина.

— Сука ты!

Вокруг рассмеялись. Пенсне закачалось на цепочке, зацепленной за ухо. Тщетно ловя его, либерал топал ногами.

— Я требую оградить! Разбой!.. Я к губернатору!..

— Не извольте волноваться! — встревожился городовой. — Мы мигом успокоим. — Дернул пьяного за рукав. — А ну поговори мне. Пошел в часть! — И пьяный, сразу сникнув, покорно пошел рядом с городовым.

— Представитель народа, видите ли! Пьяная харя! — оправившись, говорил либерал подошедшим знакомым. — Пристал, понимаете, почему я не в окопах...

— Ну и к чему все это? — думал Митя, выбираясь из толпы. — Теперь сутки отсидит по глупости. Заработанные пропил и снова ни черта не получит... Бессмыслица!

Все казалось смешным, ненужным, безнадежным. Леша ткнул его локтем.

— Смотри!

В глухом уголке два долговязых парня преградили путь девушке. Один, нагло ухмыляясь, говорил ей что-то непристойное, другой, заходя сзади, пытался обнять. Девушка с ужасом и мольбой твердила:

— Пустите! Как не стыдно! Пустите! — и беспомощно металась между ними.

Горячая волна негодования захлестнула Митю. Куда девались все его рассуждения!

Митя услышал предостерегающий возглас брата, но в ту же секунду с силой ударил кулаком во что-то худое, костистое. Еще ударил. Долговязая фигура с воплем ринулась в сторону. Он бросился на второго. Перед лицом мелькнули открытый рот, испуганные глаза, потом длинная спина и усиленно работающие острые лопатки под пиджаком.

Парни исчезли. Не было и девушки. Митя стоял тяжело дыша, с бьющимся сердцем, с еще сжатыми кулаками. Леша восхищенно смотрел на него. Здорово!

Шел десятый час, поздний час для Бежицы. Сад пустел. Голоса удалялись. В окрестных дворах заливались собаки.

И вдруг появился Тимоша. Он робко подошел к Мите, словно боясь, что тот прогонит, и сказал:

— Митя, они там собрали шайку, у выхода поджидают тебя. Давай здесь через ограду перелезем...

Митя ничего не ответил, быстро и твердо пошел по дорожке к центральным воротам.

Несколько подростков стояло за оградой у выхода. Они курили, перекидываясь отдельными словами. Выделялся долговязый с обезьяньим лицом — один из пристававших к девушке. Едва Митя вышел из сада, долговязый двинулся к нему. Митя остановился, поджидая. Алексей оглянулся — Тимоши не было. Какая-то парочка поспешно боком протиснулась мимо и свернула в сторону. Даже не взглянув на парней, прошел городовой. Когда его сапоги отстучали в отдалении, Митя спокойно спросил:

— Что, еще получить захотел?

Долговязый длинно выругался. Товарищи его подошли ближе. Кто-то из них подзадоривая крикнул:

— Эй ты, слюни подбери!