Альберт Цессарский - Чекист Страница 11

— Что, еще получить захотел?

Долговязый длинно выругался. Товарищи его подошли ближе. Кто-то из них подзадоривая крикнул:

— Эй ты, слюни подбери!

Его поддержали:

— Бей! В морду! — и стали обступать со всех сторон.

Алексей подобрал камень. Митя не спускал глаз с долговязого. Тот вытянул вперед руку, в ней блеснуло тонкое лезвие ножа. И тогда Митя, рванув на груди куртку, пошел прямо на нож:

— На, режь, бандит!

Долговязый, не выдержав, отвел руку.

В следующий момент сзади раздался свист, крик, топот ног. Долговязый со своей компанией бросился бежать. А возле Мити стояли улыбающийся Тимоша и заводские ребята, которых тот бог знает где разыскал.

Они провожали Митю домой с веселыми шутками. Без конца рассказывали, как Тимоша наткнулся на них, притащил сюда. Обещали, если нужно будет, снова прийти помочь.

Митя попрощался с ними у самого дома, и на мгновение ему показалось, что не все уж так безнадежно на свете.

На следующий день Митя, усталый, возвращался с частного урока. Второй год он за два рубля в месяц готовил по арифметике сына мелкого чиновника из земской управы. Уже стемнело, когда он сворачивал к Брянской улице. Сзади послышались торопливые шаги и тихий свист. Он оглянулся. В то же мгновение голову его накрыла толстая пыльная тряпка. Глотнул пыль, закашлялся. Инстинктивно рванулся вперед. Но руки кто-то цепко держал. Злорадный шепот над самым ухом:

— Давай!

Сильный глухой удар по голове. Гул в ушах и тупая боль.

Падая и барахтаясь, всюду натыкаясь на пыльную грубую ткань, Митя успел сообразить, что на него накинули мешок. Он будто со стороны слышал удары, и пыхтение, и возню. Но тут удар пришелся по лицу. Что-то горячее залило глаза, и он плавно закружился, погружаясь в мягкий, темный водоворот...

Митя пришел домой сам, страшный, с черным распухшим лицом, с висящими, как плети, руками. Прошел через кухню, держась прямо, ступая как-то деревянно. Мать мимоходом глянула на него, охнула, замерла. А он шагнул в свою комнату, постоял, покачиваясь, и молча повалился на кровать.

Всего этого Митя не помнил. Несколько дней он пролежал в забытьи. То и дело забегал Тимоша, молча стоял у порога, с тоской глядя на него. Заходили и другие ребята с завода. Потом Тимоша рассказал, что долговязого заводские здорово избили за Митю, что шайку разогнали... И вот, когда Митя стал уже ненадолго выходить в садик за домом, однажды у изгороди он оказался лицом к лицу с Таей.

Это было так неожиданно и так близко, что он задохнулся, не нашел ни одного слова, — только стоял и глядел.

Она с трудом сказала:

— Кто эта девушка, за которую ты заступился?

— Не знаю, чужая.

— И за нее прямо на нож пошел?.. Вот ты какой!

— Какой? — спросил он шепотом.

Она смотрела удивленно, широко раскрыв глаза. Ему стало неловко, казалось, она видит не его, Митю, а кого-то другого...

— Особенный!.. — и не договорив, улыбнулась. — Обиделся тогда на меня? За мальчишку?

— Конечно, — легко согласился он.

Они долго смеялись. И она вдруг, не попрощавшись, ушла, так и не договорив чего-то.

Митя остался у изгороди отуманенный, счастливый и долго стоял, ни о чем не думая, боясь потерять звук ее голоса, блеск ее темных глаз, движение губ...

В первый же вечер, когда ему позволили выйти, он отправился к домику Простовых. Постучал в окно. Выглянул Тимоша, молча скрылся, и через несколько мгновений по ступенькам крыльца сбежала Тая.

— Пришел?!

Она быстро пошла к реке.

Было тихо. Светила луна. Он спешил за Таей то по белым полянкам, то под черной тенью деревьев. Редкие домики чуть мерцали желтыми оконцами.

Кто-то протяжно звал:

— Приходи-и!.. Слы-ышь?.. При-хо-ди-и!..

Недалеко от домика, где год назад жила ее тетка, Тая скользнула по тропинке вниз. Когда Митя свернул за ней, она уже сидела на стволе ивы у черной воды. Был не по-осеннему душный вечер. Пахло гнилью.

Митя осторожно присел на широкий и теплый морщинистый ствол, боясь задеть ее. Долго она молчала. А он терялся в догадках — случайно или не случайно коснулась она его плечом. Вдруг Тая обернулась, заглянула ему в глаза, и прохладные руки обвились вокруг его шеи. Митя замер, боясь пошевелиться, боясь оскорбить ее смелым жестом, отведя назад голову и руки. Тогда она всем телом припала к нему и с тихим смехом поцеловала прямо в губы...

Все, что она говорила в тот вечер, казалось ему чудесным, пленяло искренностью, прямотой, наполняло чувством благодарности.

Перебивая, торопясь, вспоминали они, как в первый раз увидели друг друга. Признавались в маленьких хитростях, на которые пускались, чтоб лишний раз повидаться.

— А ты знала, что я слушаю, как ты там хлопочешь в комнате?

— Ну, конечно, знала!

И они смеялись, и он был счастлив.

Наконец Митя спросил о том, что так грызло его:

— Как ты жила летом в Москве?

Она сразу переменилась, помрачнела. Даже отодвинулась.

— Слушай, никогда меня об этом не спрашивай.

— Но я должен знать!

— Должен? — Тая вздернула брови. — Если ты еще скажешь это слово, мы поссоримся.

Она снова была чужой, неприступной.

— Ну вот что, — зло сказал Митя, — раз ты мне не доверяешь, незачем было тут сидеть со мной!

И когда Митя ожидал, что она обидится и уйдет, Тая снова тихо засмеялась и снова придвинулась к нему.

— Знаешь, за что ты мне нравишься?.. — проговорила она, задумчиво глядя на воду. Луна стояла высоко, и вода теперь казалась светлой; видно было, как медленно плывут мимо ветки, щепки, всякий сор и на поверхности изредка лопаются пузыри.

— За то, что в тебе есть злость. Ненавижу христосиков. Помнишь, обругал меня, когда я плакала... А после того, как ты в саду спас девушку, под нож бросился, я поверила в тебя, в то, что ты сможешь вырваться из этой трясины... Я тоже в болоте не застряну! Нет, нет, ни за что!

Она говорила все отрывистее, с большой силой, упрямо сдвигая брови. Митя любовался ее тонким, четким профилем, почти не слушая. И только потом, гораздо позже, он вспомнил эти слова.

Тая поднялась, закинув за голову руки, потянулась. Под зеленоватым лунным светом черной змейкой сверкнул силуэт ее тонкой фигурки с острой грудью, с острыми локотками закинутых рук.

— А знаешь, Тимоша давным-давно все подметил. О, он умный, ужасно, до тошноты умный... И тебя любит больше, чем родную сестру. Да, да, меня он совсем не любит... Но ты все же водись с ним, он хороший. Он лучше меня.

Она легко, быстро шла перед ним, небрежно бросая слова. Не доходя до дому, остановилась, резко, повелительно сказала: