Александр Морозов - Неведомый груз Страница 11

— Я даже не знал, что его фамилия Мориссон.

— Это таинственная история. Вначале Джеймс был чрезвычайно расположен к Мориссону, но потом что-то произошло. Кажется, Джеймс и Тальбот поняли, что Мориссон опасен для них, так как он успел понять здесь слишком много. В него стреляли ночью, кто — неизвестно, потом он начал болеть какой- то непонятной хворью и вдруг скрылся совсем неожиданно. Говоря по правде, я думал, что он зарыт где-нибудь неподалеку. Тальбот, вероятно, заподозрил, что Мориссон открыл вам некоторые тайны двенадцатого участка, известные только Джеймсу и Тальботу, и потому-то вы и приехали сюда. К тому же вы не скрывали ни от кого, что собираетесь писать книгу о земляном орехе. Это была вторая ваша ошибка! Есть незабываемое правило, Сильвер: сначала достают пистолет, а потом уже кричат «руки вверх!». Вы потребовали поднять руки вверх, даже не имея пистолета в кармане. Убирайтесь, пока не поздно, отсюда. А чтобы вас не обвинили в убийстве Тальбота, составим акт о нападении неизвестных на него и на Смита. Тальбота так ненавидели, что это будет выглядеть вполне естественно. Тальбот был американцем, для которого даже законы его родины оказались слишком стеснительными. Но Джеймс считал, что методы этого гангстера вливают новую кровь в нашу испытанную колониальную систему.

— Нет, — ответил Сильвер, — я поживу здесь. Среди негров у меня появились друзья, и я хочу жить и бороться вместе с ними. Антони Джеймс и его приспешники, возлагающие такие надежды на американские методы колонизации, скоро встретят неожиданный для них отпор.

— Это будет вам стоить жизни, — сказал Гарпер. Он звякнул горлышком бутылки о стакан и со злостью бросил ее в темноту.

— Все-таки вы счастливый человек, Сильвер! А из меня уже ничего не выжать, как из этой пустой бутылки. И таких, как я, к сожалению, немало. Мы, подобно кустарнику, дающему приют мухам тсе-тсе, позволяем резвиться Тальботам и Джеймсам. Нас надо выкорчевывать, Сильвер.

Профессор Кортон несколько раз отказывался принять надоедливого посетителя, какого-то Джона Сильвера. Наконец, выведенный из себя, он решил встретить незнакомца так, чтобы навсегда отбить у него охоту приставать к ученым.

Кортон не узнал в Сильвере молодого человека, почти год назад добивавшегося у него рекомендации для поездки в Танганьику. Но что-то в лице незнакомца удержало профессора от заранее обдуманной резкости.

Молодого человека как будто пропустили через специальные лаборатории, где испытываются прочность и выносливость различных материалов. Он выдержал все, но кожа его потемнела от солнечных лучей тропиков и сморщилась от иссушающих ветров пустынь. Глубокие шрамы, как причудливая татуировка, виднелись на щеках и подбородке. Глаза, на свету отливавшие холодной синевой, не отрывались от глаз Кортона.

— Год тому назад я был у вас с моим товарищем Смитом. Мы собирались потрудиться в Танганьике на плантациях земляного ореха. Мы многое увидели там, слишком многое… Мы должны были написать обо всем, что прошло перед нашими глазами. Моего товарища со мной нет, но книга готова. Вот она.

Сильвер положил на стол перед Нортоном объемистую рукопись.

— В ней говорится и о вас.

Профессор полистал рукопись, потом поднял взор на Сильвера.

— Что вы хотите от меня?

— Антони Джеймс и все другие мне совершенно понятны. Знаю я и то, что они постараются выйти сухими из воды. Но ваша роль мне непонятна. Может быть, вы попались в хитро расставленную сеть? Если это действительно так, содержание книги в местах, касающихся вас, я должен буду изменить. Но люди должны узнать, как были израсходованы десятки миллионов фунтов стерлингов и кто на этом нажился. И почему в Африке засадили арахисом лишь незначительную площадь — меньше двух процентов разрекламированной программы. Пусть англичане, до сих пор получающие продукты по карточкам и ожидающие дешевого растительного масла из Африки, узнают правду. Весь мир должен узнать о тысячах негров, погибших на плантациях земляного ореха от непосильного труда, голода, болезней…

Профессор Кортон сидел, опустив подбородок на руку; он старался победить подергивания какой-то жилки, грозившие перейти в мучительную судорогу, кривящую рот, мешающую говорить. Уже давно он ждал этого: кто-то придет и произнесет приговор, в душе сделанный самим Кортоном.

Кортон резко выпрямился.

— Хорошо, пусть все знают, как профессор Кортон своим авторитетом ученого ботаника и агронома помог обмануть английский народ.

Он сжал руками виски.

— Мне не нужны были ни деньги, ни слава. Просто я очень стосковался по настоящей большой работе. Да, в сущности, я никогда и не имел работы большого масштаба. Наше сельское хозяйство непрерывно деградирует, биологическая наука ушла в дебри, далекие от нужд человечества. И вот вдруг неожиданно смелая идея — создать грандиозные плантации арахиса! Парламент ассигновал большие суммы на плантации земляного ореха в Африке, и мне показалось, что десятки миллионов фунтов стерлингов — слишком большая сила, чтобы не считаться с нею.

Профессор Кортон встал и снова взял рукопись. Он подержал ее в руке, как будто определяя ее вес по сравнению с теми миллионами фунтов стерлингов, которые создали перед его глазами обманчивый мираж, приведший его на край пропасти.

Он больше уже не выпускал рукописи, то размахивая ею, то сжимая узкими длинными пальцами.

— Мне предложили обосновать с научной точки зрения возможность превращения любой или почти любой части Танганьики, Северной Родезии и Кении в цветущие плантации земляного ореха. Я говорил, что нужны исследования, экспедиции, изучение местных условий. «Вы недооцениваете негров, — заявили мне. — С их помощью голый камень можно превратить в плодородную пашню. А для исследований мы создадим вам великолепную лабораторию с теплицами, с искусственным климатом. Делайте там, что хотите, не пугайтесь никаких расходов».

Кортон посмотрел на Сильвера и как будто только сейчас узнал юношу, посетившего его год назад.

— Вы постарели лет на десять, мистер Сильвер.

— Да, — ответил Сильвер, — вряд ли время проведенное мною в Танганьике, можно измерять месяцами. Я сам чувствую, что стал значительно старше.

— Многое в нашей жизни старит человека. Я теперь совсем старик, а еще недавно я бы обиделся, если бы кто-нибудь назвал меня так… Очень скоро я. понял, что далеко не все в Африке идет хорошо. Но я стал уверять себя, что мои опыты и исследования могут принести еще пользу, вместо того чтобы честно заявить всем: затея провалилась. Организаторов ее, надо сказать, это мало трогало. Ведь сами концерны предпочли не рисковать своими капиталами, а великодушно «пожертвовали» идею преобразования Африки правительству: пусть в случае неудачи расплачиваются разные Джонсоны, Смиты…