Иван Коновалов - Сержант и капитан Страница 12

11 октября 1919. Кромы. Переправы и городок Кромы мы взяли сегодня быстро и почти без потерь. Слева помогли дивизионы Черноморского конного полка. Моя рота даже ног не замочила. Латыши как-то легко ушли. Может, ловушка? Штаб расположился в трех верстах к югу. Мой комбат капитан Павлов сказал откровенно:

— Это ловушка, господа. У нас за спиной река.

Весь наш фронт за ней. Мы на выступе, который противник захочет сегодня же ночью срезать.

Он и комбат-1 звонили в штаб и говорили, что удержать пятиверстовый фронт и городок со множеством маленьких улочек невозможно, если будет ночная атака. Они требовали, чтобы командир полка приехал и сам проверил обстановку. Но Наумов требовал одно:

— Город удержать любой ценой.

День. Кромы в наших руках. Я решил немного пройтись по главной улице. Кромы больше похожи на большое село, чем на город, который, как я недавно узнал, старше Москвы. Фельдфебель Сидоров и его земляк и приятель, рядовой Авдюхин Матвей, крестьянин сорока двух лет, были в моем сопровождении. Авдюхин был командиром отделения в красном полку и убежденным сторонником большевиков. В бою под Армавиром Сидоров и Авдюхин столкнулись в лобовой штыковой атаке. Наши сломили красных и погнали их. Сидоров бежал за Авдюхиным с криком:

— Стой, сволочь. Ты что, меня не узнаешь, свояк? Я ж твой сосед, Семен Сидоров.

Авдюхин остановился, повернулся, воткнул штык в землю и сказал:

— Не узнаю, но сдаюсь. Давай поговорим.

Не знаю, что такого красивого рассказал Сидоров про белую армию, но Авдюхин бесповоротно перешел на нашу сторону. Они мне эту историю вместе пересказывали еще после боев под Армавиром.

Кромские обыватели осторожно выглядывали из-за своих заборов. Они понимали, что город нам не удержать, и решили не высовываться на всякий случай. Только в колокольне церкви на холме возле речки били благовест. Священникам нечего терять. Артиллерия увлеченно грохотала где-то справа. По улочкам мелькали серые и черные марковские шинели. Посреди Никитской улицы, что за Дворянским собранием, огромная гоголевская лужа. В ее еще не замерзшей грязной воде плескались серо-белые гуси. Удивительно, что их еще до сих пор не съели.

12 октября 1919 года. Когда вчера днем я писал свои заметки, увидел бегущего ко мне Сидорова. Он кричал:

— Господин капитан, бежите сюда, ей-богу, скорее бежите сюда, что мы нашли…

Шестидюймовый снаряд с мерзким свистом прилетел прямо с неба и ударил по бегущему ко мне Сидорову. Я сразу спрятался под лафет орудия, на котором только что сидел. Дама в синем габардиновом пальто ровняла граблями недавно наметенный неглубокий снежок, с интересом разглядывая меня. Взрывы прогремели один за другим. На месте дамы дымилась воронка в полроста. Грабли пролетели со свистом надо мной, а за ними забор этой дамы, крашеный в розовый цвет.

Отряхиваясь, я поднялся с земли и побежал к воронке, оставшейся от Сидорова. Мне было не до дамы в синем габардине. От фельдфебеля осталась лишь нога в отличном яловом сапоге. Все остальное разлетелось кусочками по обывательским дворам. По-моему, я потерял всякое уважение к смерти. Стараясь догадаться, что он пытался мне крикнуть, я огляделся. Авдюхин лежал ничком у скошенной взрывом калитки. Я перевернул его. Мертвые глаза его невидяще смотрели на меня. Рядом с Авдюхиным валялся небольшой кожаный саквояж. Такие земские доктора носили в чеховских рассказах. Я присел на корточки, открыл саквояж и задумался. Вот это находка!

Ко мне уже бежали. Прапорщик Данилов, командир моего второго взвода, и прапорщик Лавочкин с солдатами.

— Живы, капитан, слава богу, — сказал Данилов, помогая мне встать, — Нам со стороны показалось, что город стал дыбом. Что на этих красных нашло?! Средь бела дня по мирному обывателю. Озверели, всенепременнейше атакуют сегодня ночью. А это что? — Он указал стеком на саквояж.

— Это необходимо доставить в штаб полка, господин прапорщик, — ответил я сухо и обратился к Лавочкину: Он тяжелый, прапорщик, пошлите за двуколкой. Срочно. Вы, господин Данилов, оставьте мне одного солдата и пройдите вдоль улицы, посмотрите, не нужна ли кому помощь. Думаю, раненых много. Обывателям помогите по мере возможности.

— Есть, — он отрывисто козырнул и отправился с солдатами исполнять приказание. Видно было, что Данилов недоволен тем, что саквояж при нем не открыли. Мне тоже было несколько неловко.

Сначала мы положили в подъехавшую двуколку тело Авдюхина. Я закрыл ему глаза и накрыл лицо фуражкой. Честный, хороший воин. Он ведь хотел отдать этот саквояж мне, не спрятал его. И Сидоров тоже. Забираясь в двуколку, я решил, что упустил одну важную деталь. Не обыскал дом, из которого вышли мои погибшие солдаты. Мы стояли прямо перед ним. Дом добротный, большой, с пристройками и флигелем. Высокое крыльцо. Скорее всего, купеческий. Приказал Лавочкину ждать, спрыгнул наземь, положил винтовку, снял шинель и достал револьвер из кобуры. Прапорщик удивленно наблюдал за моими манипуляциями.

— Проверю дом, а вы с возницей будьте начеку, оружие держите наготове. Здесь, — я постучал по саквояжу, — очень важные документы, брошенные красными. Я лично вручу их полковнику Наумову, а вы поможете их довезти.

Глаза Лавочкина из удивленных сразу превратились в сосредоточенные. Важность возложенной на него миссии преобразила его.

Я отбросил ногой разбитую взрывом калитку, прошел через двор и хотел постучаться. Но дверь оказалась открытой. На мой вопрос: «Есть ли кто дома?» — молчание. По всему было видно, что хозяева бежали неделю назад, не меньше. Ни икон, ни настенных часов в гостиной. На вешалках в прихожей — никакой одежды. Легкий слой пыли лежал на том, что осталось в доме. Но кое-где пыль была стерта. Значит, саквояж был взят отсюда, и до того стоял на видном месте. Ведь им понадобилось не больше десяти минут, чтобы найти его. Значит, кто-то бросил этот саквояж, увидев приближающихся к дому солдат. Я похолодел и сразу вспотел. Значит, этот кто-то сейчас в доме. Он прячется. Это враг! Красные! Я развернулся и замер. В дверях гостиной стоял огромный детина и целился в меня из маузера.

— Стой смирно, офицер, — прохрипел он сиплым прокуренным голосом, — положи пистолет, отступи назад и подними руки.

— Так стоять смирно или отойти? — переспросил я, внутренне матеря себя последними словами.

— Ты еще повыкобенивайся, сука золотопогонная.

Пришлось подчиниться. Из-за его спины вышел еще один. Маленький Малыш подхватил мой револьвер, наставил его на меня, и, шмыгнув носом, спросил у здоровяка:

— Товарищ Попков, что делать с ним будем?

Товарищ Попков опустил маузер и потер затылок: