Эдуард Хруцкий - Брат твой Страница 12

Теперь голова на уровне окна. Теперь он уже мишень. Значит, думать нечего. Фуражку поглубже. Пусть козырёк лицо защитит. А вдруг рама открыта? Есть же бог на земле.

Рама поддалась тихо. Ну ещё немного. Ещё. Скрип резанул по нервам. Рывок. Выстрел. Посыпалось разбитое стекло. Поздно: он уже на полу. Выстрел. С грохотом падает дверь в комнату. А из темноты по двери. Трах! Трах! Трах! Вскрикнул кто-то. Коротко и страшно, прощаясь с жизнью. И снова. Трах! Трах! Ударили по лицу щепки.

«Побьёт ребят, сволочь», — мелькнула мысль. И по выстрелам из пистолета три раза. В темноте грузно упало тело, металлически стукнул о пол пистолет.

— Свет! — скомандовал Эвальд.

Под потолком вспыхнул розовый хрустальный фонарь. В свете его неприлично-интимном, совсем не таком, как должно было быть, Эвальд увидел поваленную светлую мебель. кокетливой женской спальни и человека увидел, сидящего у стены и глядящего на него ненавидящими глазами. Рядом валялся большой тяжёлый «кольт». Человек застонал, на губах у него запузырилась кровавая пена, и потянулся к оружию. На руке синели два меча и морда льва между ними.

— Егерс, — тяжело дыша, сказал Куккер, — ни к чему ему теперь эта машинка.

Он подошёл, поднял пистолет, вынул обойму и выщелкнул на ладонь один-единственный патрон.

— Сволочь! — сказал он глухо. — Одиннадцать штук выпустил. Леуса насмерть. Крылова ранил.

— Срочно машину, врача, — приказал Эвальд.

— Ну что, Филя, как твоё мнение? — Соснин постучал пальцем по голове орла. — Молчит. Не хочет ничего донести до нас. Вы молодец, Эвальд. Крест — сволочь редкая, бывший фашистский палач. На Сааремаа он лично расстрелял председателя исполкома Германа Талу, милиционера Германа Лембера и женщину Сальму Китт. Да разве только их. На нём крови по уши.

— Не удалось взять целым, — огорчённо проговорил Эвальд.

— Да, жаль, конечно. Но мы не вправе терять людей. Кстати, как он попал в квартиру?

— Глупо очень. Там стена старого дома, прямо к сараю примыкает, в ней галерея, можно спокойно попасть в сарай. Он так и сделал. А люди наши стояли вокруг забора.

— Зачем он приходил?

— Думаю, за золотом или деньгами. Мы нашли тайник, в нём одну лишь тридцатку… Из той партии…

— Вы говорили с ним?

— Молчит пока. Там доктора стараются.

Соснин снял трубку, набрал номер.

— Сергей Степанович! Соснин побеспокоил. Как там наш клиент? Ага… Вот как… Неплохо, конечно, стреляет… Так у нас работа такая… А что с Крыловым? Вот и замечательно. Порадовали вы нас… Значит, можно… Отлично.

Соснин положил трубку, посмотрел на Эвальда.

— Медицина разрешает поговорить с вашим крестником.

— Пошли.

Они вышли из кабинета, прошли длинным коридором, мимо дверей, наполовину закрытых матовыми стёклами, с круглыми эмалированными табличками номеров.

— Странно, — сказал Соснин, — здесь в этом здании, много лет располагалось наше посольство, а у меня коридоры эти почему-то ассоциируются с гостиницей.

Эвальд ничего не ответил. Он просто никогда не думал об этом. Вообще подполковник поражал его. Эвальд никак не мог понять, откуда у этого человека столь нестандартное мышление. И не потому, что он заговорил о гостинице. Здесь как раз всё совпадало, действительно коридоры наркомата чем-то напоминали её. Другое, совсем другое поражало Эвальда. Соснин видел мир совершенно по-своему. Своеобразие его видения заключалось в необыкновенном даре художественной деталировки. Он мог взять из пепельницы скомканный окурок и рассказать о характере человека, курившего папиросу. Причём в большинстве случаев портрет, нарисованный им, почти всегда совпадал. Так мыслить, по мнению Эвальда, мог только человек глубоко одарённый.

На лестнице они почти столкнулись с подполковником из отдела кадров. Эвальд видел его несколько раз, но фамилии не знал.

— Товарищ Соснин, — с неуловимым акцентом сказал подполковник, — мне бы хотелось поговорить о странных взаимоотношениях, сложившихся у вас с товарищем Лембитом.

— То есть? — удивился Соснин.

— Товарищ Соснин, — укоризненно покачал головой подполковник. — Товарищ Соснин, — повторил он. — Мы не можем терпеть никаких разногласий в нашем ведущем отделе.

— Дорогой товарищ Крийг, — усмехнулся Соснин, — мы, кажется, нашли не совсем удачное место для выяснения отношений. Помните, я лично, как Соснин Игорь Дмитриевич, ничего не имею против майора Лембита, но как начальник ОББ я хотел бы видеть своим замом человека, имеющего оперативный навык, тем более, как вы изволили заметить, наш отдел самый серьёзный. Но давайте к этому, разговору вернёмся чуть позже, а пока нас ждёт дело.

Соснин улыбнулся и начал спускаться в вестибюль.

— Ох уж эти кадровики, — сказал он Эвальду, когда они садились в машину, — сущее наказание, не терпят никаких конфликтов.

— А может быть, они правы? — ответил Эвальд.

— Как знать, как знать.

Коридор тюремной больницы был затянут серым, похожим на шинельное, сукном. По обеим его сторонам расположились двери, такие же, как в тюрьме, двери с «волчком» и «кормушками», массивными тяжёлыми запорами. Эвальд видел всё это впервые, а Соснин шёл за врачом как человек, привычный к любым ситуациям и неожиданностям, которые могут ожидать нормального человека в подобном месте.

— Здесь, — сказал сопровождающий их врач. — Откройте, повернулся он к дежурному надзирателю.

Камера, или, как она здесь называлась, палата, что ли, Эвальд не знал этого, была узкой мрачновато-серой от покрашенных какой-то странной краской стен. На койке лежал перебинтованный человек.

Соснин, врач и Эвальд вошли в палату. Словно из кокона, из белых бинтов глядели на вошедших недобро-насторожённые глаза.

— Вы можете говорить, Егерс? — спросил Соснин.

 Молчание.

— Вы можете говорить? — повторил подполковник.

Раненый облизал языком губы и усмехнулся.

— Поговорите с ним, Пальм, по-эстонски, — попросил Соснин.

— Пальм, — хрипло засмеялся Егерс. — Пальм, — повторил oн ещё раз и приподнялся на локтях. — Так вот ты кто. А я видел тебя в городе и никак не мог понять, откуда тебя помню. Я и папашу твоего помню и ещё кое-кого…

Егерс откинулся на подушки и так и лежал, то ли ощерившись, то ли улыбаясь.

— Что он сказал? — спросил Соснин.

— Он говорит, что помнит меня, моего отца и ещё кое-кого.

— Продолжайте. Переведите ему, что нам необыкновенно интересны его воспоминания, особенно о Саан и Юхансене.

— Юхансен, — прохрипел Егерс. — Юхансен. Вам не видать его. Его нет. Давно нет. Он как миф, как тролль. А кого-то ты увидишь! Ты, поднявший руку на брата своего. Помни, — Егерс говорил, и глаза его были бредовы и мутны. — Помни. И сказал господь Каину: «Где. Авель, брат твой?» И сказал господь; «Что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиёт ко мне от земли; и ныне проклят ты от земли… Каин!» — крикнул Егерс. Он сделал движение, словно хотел рвануться к Эвальду, но, застонав, рухнул на подушки, потеряв сознание.