Джефф Лонг - Преисподняя Страница 14

Ужасная правда открылась только тогда, когда Али случайно увидела все своими глазами. Сперва ей показалось, что это гиены терзают мертвую газель. Наверное, ей следовало понять все гораздо раньше. А то можно было подумать, что ей рассказал кто-то из прокаженных.

Ни секунды не думая, Али оттащила двух мужчин — худых, как скелеты, — от пожилой женщины, которую те душили. Ударила одного палкой и прогнала обоих.

Она все неверно истолковала — и поступок мужчин, и слезы старушки. В колонии жили очень больные и очень несчастные существа, но, даже доведенные до отчаяния, они сохраняли милосердие. Оказалось, прокаженные прибегали к своеобразной форме эвтаназии.

Это была одна из самых трудных проблем, с которыми столкнулась Али. Обычай не имел отношения к справедливости, да тут и не могли позволить себе такую роскошь, как справедливость. Прокаженные — измученные и затравленные — доживали в пустыне свои дни. Всех ждала смерть, но у них оставалась возможность явить свою любовь. Али пришлось понять, что убийство и есть такая возможность.

Убивали только тех, кто уже умирал и сам просил о смерти. Совершали это — всегда вдали от поселения — по меньшей мере двое и как можно быстрее. Али вынуждена была пойти на некий компромисс. Она старалась не видеть измученных страдальцев, уходящих в буш, чтобы никогда не вернуться. Старалась не пересчитывать своих подопечных. Но чье-либо исчезновение не могло остаться незамеченным, даже если при жизни на несчастного почти не обращали внимания.

Али еще раз пробежала глазами по лицам. Не было старика Джимми Шако. Али и не думала, что он настолько болен — или великодушен, чтобы избавить общество от своего присутствия.

— Мистера Шако нет, — сказала Али как бы между прочим.

— Он уйти, — подтвердила Коки.

— Пусть покоится в мире, — произнесла Али, скорее для себя.

— Не думать так, матушка. Нет ему мира. Мы его выгонять.

— Вы… что сделали? — Это было что-то новенькое.

— То и сделать. Прогнать его совсем.

Вдруг Али поняла, что не хочет знать, о чем говорит Коки. Порою монахине казалось, будто Африка открыла ей свои тайны. А порою — вот как сейчас — она видела, что тайны эти бездонны. Она снова спросила:

— О чем ты, Коки?

— Прогнать его. Для тебя.

— Для меня? — Али почти не слышала своего голоса.

— Ага, матушка. Он нехороший. Он говорить — пойти к тебе и отдать тебя. А мы его самого отдавать. — Девочка протянула руку и погладила ладанку на шее Али. — Все быть хорошо. Мы делать тебе хорошо, матушка.

— Кому вы его отдали?

Вдалеке раздавался треск — колыхались на ветру стебли люпина. Шум казался оглушительным. Али сглотнула: у нее вдруг пересохло в горле.

Коки просто сказала:

— Ему.

— Ему?

Треск стеблей потонул в шуме двигателя. «Касспир» приближался; Али пора было идти.

— Старше-чем-старый, матушка. Ему отдать.

И Коки назвала какое-то имя, состоящее из нескольких щелчков и шепота, — с той самой, особенной интонацией.

Али пристально посмотрела на девочку. Коки только что произнесла фразу на протокойсанском языке. Али попыталась ее воспроизвести.

— Нет, не так, — возразила Коки и повторила щелкающие звуки.

Со второй попытки у Али получилось, и она постаралась удержать фразу в памяти.

— Что это означает? — спросила она.

— «Голодный бог».

Али считала, что знает этих людей, и вот опять они ее удивили. Они называли ее матушкой, и она обращалась с ними как с детьми. А ведь они не дети. Али попятилась от девочки.

Культ мертвых — превыше всего. Подобно древним римлянам или современным последователям синтоизма, хой-хой, или готтентоты, в духовных вопросах подчиняются своим мертвецам. Даже африканцы-христиане верят в призраки, предсказывают будущее по брошенным костям, приносят в жертву животных, пьют колдовские снадобья, носят амулеты и занимаются колдовством. Племя хоса ведет свое происхождение от мифического народа хоса — злого народа. Племя педи почитает Кдобу. В племени Лобеду чтут Муджаджи, королеву дождя. Зулусы считают, что мир висит на всемогущем существе, чье имя переводится как «Старше-чем-старый». А Коки только что говорила на протоязыке.

— Так Джимми умер или нет?

— Точно, матушка. Он хорошо, его взять жить внизу. Долго жить.

— Вы его убили? — спросила Али. — Из-за меня?

— Не били. Отрезать.

— Что вы делали?

— Мы не делали, — сказала Коки.

— Старше-чем-старый? — И Али воспроизвела имя, которое упоминала Коки.

— Ага. Отрезать ему. И отдать нам.

Али не стала переспрашивать. Она и так услышала слишком много. Коки вскинула голову, и на лице с навсегда застывшей улыбкой появилось выражение удовольствия. На секунду перед Али предстала неуклюжая девочка-подросток, которую так и подмывает поделиться какой-то тайной. И Коки поделилась.

— Матушка, — сказала Коки, — я смотреть. Видеть все.

Али хотелось убежать. Ребенок Коки или нет, но сейчас девочка казалась монахине настоящим демоном.

— Прощай, матушка.

«Заберите меня скорее», — думала Али. Слезы жгли ей лицо. Спокойно, как только могла, она повернулась, чтобы уйти, но ее окружила толпа рослых мужчин. Ничего не видя от слез, Али стала проталкиваться, изо всех сил работая локтями. Кто-то очень сильный крепко сжал ей запястья.

— Какого черта? — спросил негодующий мужской голос.

Али подняла глаза и увидела белого человека — румяные щеки, военное защитного цвета кепи.

— Али фон Шаде?

Позади него стоял «касспир» — грозная машина; болталась на ветру антенна, торчало дуло пулемета.

Али перестала вырываться. Надо же, она и не заметила, как они подъехали. Вокруг бушевало море красной пыли, поднятое машиной. Али метнулась назад, но прокаженные уже скрылись в зарослях кустарника. Если не считать солдат, она осталась одна в этом красном водовороте.

— Повезло вам, сестра, — сказал солдат. — Кафры опять мочат копья кровью.

— Что? — переспросила Али.

— Мятеж. Какие-то религиозные распри. Прошлой ночью убили вашего соседа и того фермера, что живет за ним. Мы сейчас оттуда. В живых — никого.

— Это ваша сумка? — спросил другой солдат. — Давайте в машину. Здесь мы все в опасности.

Потрясенная, Али позволила затолкать себя в раскаленное бронированное чрево. Вслед за ней в машину набились солдаты, установили винтовки на предохранители и захлопнули дверцы. Потные солдаты пахли иначе, чем прокаженные. Давал себя знать страх — совсем иной, чем у несчастных изгоев. Страх загнанных зверей.