Алёна Кручко - Осенний перелом (СИ) Страница 14

Вы можете не тревожиться обо мне, здоровье мое в порядке, и дел хватает. Зимние холода я намереваюсь провести, разбирая заметки о своих плаваниях, полагаю, Вам это будет интересно.

Я всесторонне обдумал Ваше предложение забрать Сильвию на зиму в столицу и счел его преждевременным. Ваша сестра, сын мой, слишком юна и наивна для светской жизни. Череда зимних увеселений может плохо сказаться на ее характере, и без того слишком легкомысленном. Кроме того, Ваши обязанности не позволят Вам уделять сестре достаточно времени.

Засим прощаюсь, любящий Вас, отец.

Реннар перечитал письмо дважды и бережно убрал в украшенную фамильным гербом шкатулку. После чего вскрыл письмо Сильвии.

Милый братец!

Благодарю тебя за попытку вырвать меня из здешней скуки. Признаться, я понимала, что надежды на успех мало, но все же надеялась. Я очень по тебе скучаю, а здесь совершенно нечем заняться! Отец всю осень занимался хозяйством, теперь же засел за свои заметки, а меня усадил за пяльцы, какая тоска! Все-таки он у нас слишком старомодный в том, что касается воспитания. Нянюшка, правда, старается меня развлекать, но ее вечное квохтание мне надоело. Я ведь уже не маленькая, мне скоро четырнадцать! Милый братец, теперь, когда о поездке к тебе можно не думать, я мечтаю, чтобы ты хоть ненадолго приехал в гости. Мы бы сходили вместе на Ведьмину гору, и ты снова дал бы мне пострелять из пистолета! Ах, братец, зачем я родилась девушкой! Я так тебе завидую!

Пожалуйста, пиши мне чаще, твои письма интереснее даже тех романов, что иногда дает мне почитать тетушка Лили-Унна.

Обнимаю тебя, мой милый братец, твоя любящая сестрица Сильвия.

— Все такая же, — улыбнулся Реннар.

Глава 8, в которой Женя знакомится с местной модой, а граф фор Циррент просит помощи

— Ох, барышня, надо же, беда какая! Ну ничего, подберем пока что-нибудь из домашних платьев барышни Цинни, а уж вернется господин граф…

Квохтание служанки казались Жене таким же далеким фоном, как шум улицы, сосредоточиться на смысле слов удавалось с трудом. Переодеваться не хотелось. Как будто, сменив привычные джинсы и свитер на местное платье, оборвешь последнюю ниточку к дому. Глупо, конечно…

Служанку звали Солли, и напоминала она Жене двоюродную бабушку Лизу. Такая же невысокая, щуплая, словно высохшая с годами, но бойкая и шустрая, как электровеник. И говорит в точности, как бабушка Лиза — быстро, увлеченно, сочувственно, всплескивая руками, задавая миллион вопросов и не давая вставить ни слова в ответ, так что можно особо и не вслушиваться.

Женя сидела в глубоком кресле, сложив руки на коленях и сцепив пальцы в замок, а Солли тарахтела и тарахтела, ловко выгружая из огромного шкафа охапки белого, розового, кремового, пышного, кружевного — по всей видимости, домашние шмотки некой «барышни Цинни». Вынет, встряхнет, покачает головой, разложит на огромной кровати, оглянется на Женю, вздохнет:

— Барышня такая худенькая! Ушивать и ушивать…

Комната, наверное, тоже принадлежала этой самой барышне Цинни. Будуар, спальня, или как там оно называется. Ничего так комнатка, во всю Женину квартиру размером. Кровать два на два метра, бархатный балдахин глубокого синего цвета, светло-бежевое покрывало расшито синими и золотыми птицами, и такой же, в птицах, тканью обиты стены, аж в глазах рябит. Особенно, когда на золотую вышивку падает солнце из широкого окна. Шкаф из такого же темного дерева, что и кровать, два кресла, обтянутые синим бархатом, синие же шторы на окне и перед дверью — зачем, спрашивается, дверь завешивать, чтоб подслушивать удобней было? Светлый ковер на полу, ради разнообразия однотонный. Зеркало мало того что во весь рост, еще и шириной метра полтора — танцевать перед ним, что ли? Еще одно зеркало, трехстворчатое, над столиком для косметики, а перед столиком мягкая низкая табуреточка — снова синий бархат, вытертый, сразу ясно, что на этой табуреточке сиживали подолгу и со вкусом. В углу у окна скромно примостился не то секретер, не то письменный стол с полочками-ящичками. Недурственно живут местные барышни.

— А искупаться можно? — улучив момент, когда болтливая служанка переводила дух, спросила Женя.

— Ох, и правда! — Солли всплеснула руками, уронив очередную охапку, на этот раз бледно-голубого в синий мелкий цветочек. Незабудки, наверное. — Я и не подумала, уж если вас, барышня, в Чародейный сад угораздило, так выкупаться точно надо! Смыть с себя волшбу. Сейчас, барышня, вы поглядите покуда, что нравится, а я велю воду греть.

Интересненько. А если, значит, не волшбу смывать, то купаться не обязательно? Грязь тоньше миллиметра не мешает, а толще — легко сколупывается? Ну и попала, вот уж точно средневековье!

Мама дорогая, а если окажется, что у них и прокладок нет!.. Женя застонала вслух. Конечно, нет, откуда бы им взяться! Еще вопрос, придумали ли здесь хотя бы банальную марлю, или долгими зимними вечерами благородные дамы щиплют корпию для интимных нужд.

Женя сползла с кресла, подошла к кровати, поворошила кружевные россыпи. Вытянула нечто в складочку и с оборочками, при ближайшем рассмотрении оказавшееся панталонами до колен. И вот это здесь вместо нормальных трусиков?!

Когда служанка вернулась, Женя рыдала, сидя прямо на полу рядом с кроватью и уткнувшись носом в жесткую золотую вышивку на покрывале.

— Плакала? — переспросил граф фор Циррент, глядя в жалостливые глаза старой няньки.

— Уж так рыдала, — закивала Солли, — чуть сердце не разорвалось. Бедное дитя, у кого только рука поднялась на невинную овечку!

Граф с трудом подавил неуместный смех. Уж на кого барышня не тянула точно, так это на невинную овечку! Но у женщин свой, особенный взгляд, часто парадоксальный, с мужской точки зрения нелогичный, но более глубокий и, в конечном счете, безошибочно верный. По крайней мере, у того типа простодушных, но по-житейски мудрых женщин, к которому относилась старая нянька его сестрицы.

Что ж, мнение Солли падает на чашу весов, помеченную биркой «невиновна». А на другую — простая мысль: нет лучшего способа разжалобить старую, очевидно добрую и простодушную служанку, чем хорошенько, от души порыдать. Это вам не начальник Тайной Канцелярии.

— Где она сейчас?

— Купается. Я велела нагреть воды с мятой и рябиной, от дурной волшбы.

— В ее случае это вряд ли поможет, но спасибо, Солли. Никто лучше тебя не позаботится о бедной девушке.

— Бедняжка поживет пока у нас, господин граф?

— Пожалуй. Не так легко скрыть присутствие в доме посторонней девицы, но не бросать же ее на произвол судьбы. Если расследование затянется, я напишу Цинни. А пока, Солли, прошу тебя, держи сама рот на замке и предупреди всех, кто помогает тебе с ней. Сама понимаешь, речь идет о репутации девушки.