Алексей Сережкин - Ученик Страница 17

Идею о том, чтобы считать каждый удар давно пришлось отбросить — потому что счет получался только до десятого удара. В первые дни он мог досчитать до ста, но потом, когда он понял, что сто ударов это ничтожно мало, он начал просто засекать время — и уже не отвлекался на подсчеты.

Прикинув, что на один удар у него уходит секунда — он предположил, что за минуту он сможет ударить тридцать раз левой и столько же правой рукой. А за час — 1800 ударов каждой рукой. Он увеличивал длительность занятий каждый день — чтобы довести количество ударов до двух с половиной тысяч — наверное, потому, что он привык получать только пятерки, и цифра в пять тысяч казалась ему наиболее подходящей в качестве дневной нормы.

— Стоп, — неожиданно произнес Кореец, вставая с софы и бережно усаживая медведя на свое место. — Достаточно.

Он остановился и вытер пот с лица. Руки опять побаливали, но это ощущение стало настолько привычным, что он не обратил на это никакого внимания. После занятий на турнике ладони практически перестали болеть — потому что покрылись твердыми мозолями, которые решительно не хотели лопаться, от чего руки стали непривычно шершавыми.

— Ну, что? — спросил он встревоженно. Ему хотелось похвалы и такого же восхищенного присвиста, которым Кореец отметил его достижения на турнике, ему казалось, что он заслужил это.

— В целом нормально, — пробурчал Кореец. Подойдя к подшивке, он оторвал десяток листов и сказал — толстовато для тебя. — Слишком уж весело молотишь. Попробуй-ка вот сейчас.

Он развернулся к подшивке и провел еще серию. Разницу он ощутил с первого удара. Руку пронзила боль, но он не обратил на нее внимания, он не мог себе позволить ударить слабей, потому что наверняка за его спиной Кореец смотрел на него изучающее, и он знал, что бить нужно даже сильней, чем обычно — если, конечно, это вообще было возможно. И в момент каждого удара перед глазами почему-то против его воли вставала старая липа.

— Хватит, — неожиданно сказал Кореец. — Нормально. Если будешь бить по часу в день и больше — отрывай помимо того, что само отвалится еще один целый лист. Можно, я разрешаю.

— И что? Когда все листы кончатся — я смогу бить со всей силы в стену?

— Может быть сможешь, а может и нет. А может это тебе тогда уже и не понадобится, — ответил Кореец как всегда загадочно. Иногда трудно было судить о том, что именно Кореец имел в виду, а его ответы все чаще и чаще можно было истолковывать по- разному.

— Ну что, пошли заниматься? Сколько еще в квартире сидеть. Времени у нас с тобой мало.

— Послушай, я вот давно хочу тебя спросить, — он решился задать вопрос, который с некоторых пор стал его мучить. — Вот, предположим, научусь я бить со всей силы в стену. Отработаю до автоматизма те связки, которым ты меня научил. Но ведь я все равно никогда не смогу победить тебя, правда? — вопрос вырвался неожиданно для него самого и он покраснел.

Кореец пожал плечами и сказал, адресуясь куда-то в в пространство перед собой:

— Знаешь, скорее всего, ты действительно никогда не сможешь победить меня. Если, конечно, я буду заниматься в полную силу. И еще множество людей ты никогда не сможешь победить. Но в это же самое время никто не сможет победить тебя. Если ты будешь выжимать из себя все то, на что способен. Понял? — спросил Кореец и обернулся.

— Если никто не сможет никого победить, то в чем же тогда смысл этого всего? — спросил он нерешительно.

Кореец улыбнулся.

— Смысл заключается в том, что главное — победить самого себя. И тогда кто-то — тот, кто сильней и опытней тебя, причем несравнимо опытней тебя, кто к примеру занимался с пятимесячного возраста, сможет тебя победить технически — рожу тебе набить или сломать что-нибудь, но победить тебя — тебя самого, он уже не сможет. Сможет убить или покалечить, но не победить.

И еще. Таких людей не так уж и много, мне кажется. И если этот гипотетический «некто» занимался всю свою жизнь, чтобы стать таким, каким он стал, наверняка у него есть дела поважней, чем пытаться кого-нибудь обидеть или сделать больно просто из интереса. Подумай об этом на досуге как-нибудь.

Кореец продолжил:

— Ты же не станешь заниматься только тренировками остаток своей жизни. Ты же, наверное, после школы не в институт физкультуры собираешься поступать, чтобы стать лучшим в том, чтобы бить кулаками в стену, а?

Дело-то не в этом. А дело в том, чтобы не дать никому себя победить в том, чем ты занимаешься. И небольшое поражение — это не проигрыш во всем.

Он заворожено слушал — и то, что говорил Кореец, откладывалось в его памяти. Он знал, что запомнит эти слова и возможно именно в них и заключается основной смысл их занятий.

— И еще, — Кореец не закончил свою удивительно длинную для него речь, — я немногому смог тебя научить, да и есть множество вещей, которым можно научиться только самостоятельно. Хотелось бы думать, что правильный путь я тебе показал — и просто научил тебя, как сделать самый первый шаг. Второй шаг, если ты конечно захочешь, ты сделаешь уже сам.

Произнеся это, Кореец посмотрел в окно и сказал уже совсем другим голосом — со своей обычной интонацией:

— Что-то заболтались мы с тобой. Время идет — пара часов пролетела незаметно. Денек отличный сегодня будет, пора пожалуй идти.

И действительно, лучи солнца заливали всю комнату светом и стекла на стенке с книгами отражали лучи во все стороны. Полки были уставлены книгами — ни одной из которых он не прочел этим летом. Даже красный том Дюма валялся нетронутым — и он, как ни сосредотачивался, не смог вспомнить названия содержащегося в нем романа.

Под потолком комнаты висели пластмассовые модели самолетов и лениво шевелились в невидимых потоках воздуха.

— На сегодня у нас еще один важный урок, спрашивал ты как-то про силу духа, вот и закончим эту тему — про силу мускулов и другую силу.

Кореец подмигнул ему, и они направились в прихожую обуваться. Кореец подхватил свою опять громыхнувшую сумку, и они поскакали через две ступеньки вниз во двор.

Глава 11

Улица встретила их жаром. К полудню воздух накалился, начало августа выдалось непривычно жарким, даже деревья казалось с трудом шевелили листвой в надежде вызвать ветерок, но и это им не удавалось. В голове крутилась мысль о том, как хорошо было бы махнуть на Волгу и поваляться там на пляже, но он отмахнулся от этой мысли.

Он знал, что Кореец скоро уезжает, но старался отгонять от себя эту мысль. Ему ужасно хотелось, чтобы это лето, стремительно несущееся к излету, никогда не закончилось, чтобы рядом всегда был Кореец, ставший его лучшим и единственным другом, настолько близким, что ему трудно было бы выразить свои эмоции словами. Но он это чувствовал — и чем ближе было расставание, тем тяжелей ему становилось.