Николай Черкашин - Искатель. 1987. Выпуск №5 Страница 18

Плотный осадок самого обыкновенного страха, наверное, чувствовал каждый из нас. Мы старались не думать о нем, но совсем отделаться от него не могли. Мы не знали, куда нас вынесет, выдержат ли стропы и гондола, не пропадем ли в облаках, шквалах и внезапных нисходящих потоках, удачной ли будет посадка. Доверившись, так сказать, широким объятиям воздушного океана, мы уже не управляли своей судьбой.

Стрекалис доложил Морозейкину о готовности к полету.

Тут я вспомнил о Митьке. В суматохе мы совсем забыли о нем.

— Митька! — позвал я.

Пса не было. Сдрейфил, подлец, в последнюю минуту.

— Ладно, пусть дом сторожит, — успокоил Артур.

Я стал перекладывать спальные мешки, готовя сиденья, и вдруг обнаружил не только Митьку, но и притаившегося котенка Прошку. Пес лизнул в щеку: молчи, мол, пока не взлетим.

Морозейкин объявил десятиминутную паузу. Сенечка начал уравновешивать аэростат. По его команде солдаты отпустили корзину, она немного приподнялась над землей и остановилась. Подъемная сила сравнялась с весом гондолы и всего шара. Даже если сбросить на землю совок песка, аэростат сразу начнет подниматься.

Томительно тянулись минуты. Восток светлел больше и больше, выявляя плотную облачность.

— Поясные отдать! — скомандовал Стрекалис.

Вылетели из петель поясные веревки, попадали наземь. Теперь солдаты держали аэростат только за короткие концы, привязанные к нижнему обручу гондолы. Марк Исаевич подбежал к нам, спросил, заикаясь:

— Г-готовы?

— Порядок.

— Экипаж к полету готов, все в норме, — доложил Стрекалис по карманной рации.

— Минутная готовность, — отозвался Морозейкин, он медлил, как бы соблюдая русский обычай: посидеть перед дальней дорогой.

Стрекалис сорвался с места, закружил по брезентовому, освещенному прожекторами кругу, точно шаман:

— Полная тишина на старте! Всем — в сторону! И выкрикнул последнюю команду: — Даю свободу!

Солдаты разом опустили руки. Сенечка выбросил песок. В напряженной тишине аэростат медленно поплыл вверх.

— В полете! — торжествующе завопил Стрекалис.

— Есть в полете, — у Сенечки тоже дрогнул голос. — Взлет шесть сорок.

Произошло чудо, имя которому — полет воздушного шара. Без толчка или рывка мы вдруг очутились в воздухе. Тишину в эти волшебные секунды не хотелось нарушать даже возгласами восторга. Аэростат шел вверх. Люди внизу становились все меньше и меньше. Плавно отодвинулась залитая электрическим светом стартовая площадка, плоская шиферная крыша эллинга. Из серой тьмы показался главный обсерваторский корпус с немногими светящимися окнами, за которыми находился штаб. Пробежала линейка-аллея с редкими фонарями, потом обозначился четкий прямоугольник всей нашей территории, обнесенный бетонными заборами. А дальше угадывались дома, кварталы, островки садов, заводы, где костерками полыхали ночные лампочки.

Сенечка орудовал совком, точно продавец, развешивающий сахар. Артур, включив бортовой свет, стал заполнять бортжурнал. Я переключился на телефон:

— Уран, я Шарик…

— Счастливого полета! — услышал я бодренький тенор Морозейкина.

— Спасибо. На борту — норма. Высота сто пятьдесят. Подъем по вариометру плюс два. До связи. — Я отчеканил все положенные слова и отключился.

Предутренняя тишина окружала нас, будто мир остановился и мы остались з нем одни. Показалась станция. На дороге просвистела ранняя электричка. Непривычно близко, оглушительно простучали колеса. Отраженные звуки доносились четче, явственней, чем на земле.

С каждой минутой становилось светлей. Искристыми от уличных фонарей лучами разбегались дороги с нанизанными на них кубиками домов. Там, где лучи сходились, где багрово тлел горизонт, была Москва.

Артур вытащил «Зенит» и начал снимать. Панорама впечатляла. Открывались все новые и новые дали.

Вдруг оболочка исчезла. Гондола словно осталась одна. Туго натянутые стропы уходили вверх и тонули в непроглядной мути. В лицо дохнул влажный воздух. Одежда покрылась капельками влаги. Оказывается, мы вошли в нижнюю кромку облаков. Аэростат сразу отяжелел. Стрелка вариометра поползла было вниз, но Сенечка энергично заработал совком, и мы стали опять подниматься. Скоро похолодало. Мокрая оболочка покрылась льдом. Сеня надел меховые перчатки, стал трясти стропы. Льдинки, отламываясь, полетели вниз.

— Ну, братцы, летим, — у Артура посинел нос, запотели очки, но губы расплывались в улыбке. — Как это пели деды! «Три танкиста, три веселых друга…»

— Не три, а пять, — я откинул брезент, прикрывавший спальные мешки. Там лежал Митька, а Прошка сидел рядом. Будто поняв, что теперь уже ничего не изменить, пес издал радостный вопль. Прошка с вздыбленной шерстью сиганул на стенку корзины и, оторопев, застыл на краю бездны.

— Во звери! — потрясенно произнес Сеня. — Они забрались еще в эллинге и сидели, как зайцы, пока мы возились с аэростатом! А говорят, у животных нет разума.

Когда восторги поутихли, я задал прозаичный, но довольно важный вопрос: куда и как будут гадить наши меньшие б затья?

Сеня показал на стульчик в углу гондолы:

— Приучим сюда!

— Не поймут.

Сенечка наморщил лоб. Действительно, звери могут доставить неприятности.

— Эх вы, цари природы! — Артур снял с борта четыре кулечка, рядом со стульчиком сложил из них что-то вроде ящичка, дно закрыл обрывком брезента, вспорол еще один балластный мешочек и высыпал песок.

Изловчившись, я поймал котенка и посадил в отхожее для него место. Прошка потоптался в нерешительности, обнюхал углы, потом разгреб песок, сходил по малому и старательно засыпал ямку. Чтобы не смущать животных в такие минуты, мы навесили на угол полог.

— Песок из-под Прошки будет нашим НЗ, — сказал Арик.

Мы могли лететь до тех пор, пока в гондоле есть балласт. Если его не останется, то в момент посадки мы не сможем затормозить спуск. Песок для аэронавта был что горючее для летчика или вода для жаждущего. Мы хотели пролететь как можно дальше, поэтому песок решили беречь.

По метеосводке, ветер должен появиться выше полутора тысяч метров. В гондоле мы не ощущали ветра и не ощутим, если бы даже над землей бушевал ураган. Артур положил на борт лист бумаги, он лежал не шелохнувшись. Сенечка сунул в рот карамельку, выбросил обертку — она полетела рядом. Аэростат перемещался в пространстве вместе с воздушной массой. В этом-то и было его основное преимущество перед ракетами и самолетами — разведчиками погоды. Те пронзали атмосферу, как иглой, и не успевали фиксировать погодные изменения, столь важные в метеорологии. А с аэростата можно было потрогать рукой облака, посмотреть, как образуются снежинки, узнать, с какого момента и при каких условиях начинает лить дождь и так далее.