Игорь Бондаренко - Красные пианисты Страница 19

— Лена, а твои родители не будут волноваться? — забеспокоился Радо.

— Нет, они привыкли. Мне часто приходится дежурить в ЦК по ночам.

— Я провожу тебя.

Лена жила в рабочем районе, на окраине. Серые многоэтажные дома с узкими, напоминающими колодцы дворами были похожи, как близнецы. И небо в этом районе было серым от низко стлавшегося дыма заводских труб.

Возле одного из таких домов Лена остановилась. Протянула руку.

Шандор в руке ощутил ее тонкие холодные пальцы и поднес к губам, чтобы согреть их своим дыханием.

— До вечера, — сказала Лена.

— До вечера.

Когда они ехали из центра сюда, поезд подземки был почти пустым. Сейчас же и трамваи и подземка заполнены разным людом, спешившим на работу. Хотя предстоял долгий обратный путь в город, Шандору не хотелось оказаться сейчас в этой толчее. Ему надо было побыть одному. Он отправился пешком. Несмотря на бессонную ночь, голова была ясной и хорошо думалось. Он то и дело возвращался к разговорам с Леной. С радостью подумал, что сейчас он придет домой, поспит несколько часов, а вечером снова увидит Лену…

Об освобождении Ростова и о контрнаступлении Красной Армии под Москвой писали все швейцарские газеты. Вечерами Шандор и Лена слушали Москву, Лондон и другие радиостанции.

20 января 1942 года по английскому радио выступил генерал де Голль. Шандор попросил Лену застенографировать его выступление. Он собирался показать его Зальтеру и Лонгу — своим помощникам-французам, — если они почему-то не услышат выступление де Голля.

Слышимость была очень хорошей, и создавалось впечатление, что генерал де Голль говорит своим четким с картавинкой голосом прямо в их комнате:

«Нет ни одного честного француза, который не приветствовал бы победу России.

Германская армия, почти полностью брошенная начиная с июня 1941 года в наступление на всем протяжении этого гигантского фронта, оснащенная мощной техникой, рвущаяся в бой в погоне за новыми успехами, усиленная за счет сателлитов, связавших из честолюбия или страха свою судьбу с Германией, — эта армия отступает сейчас под ударами русских войск, подтачиваемая холодом, голодом и болезнями.

…В то время как мощь Германии и ее престиж поколеблены, солнце русской славы восходит к зениту. Весь мир убеждается в том, что этот 175-миллионный народ достоин называться великим, потому что он умеет сражаться, то есть превозмогать и наносить ответные удары, потому что он сам поднялся, взял в свои руки оружие, организовался для борьбы и потому что самые суровые испытания не поколебали его сплоченности.

Французский народ восторженно приветствует успехи и рост сил русского народа, ибо эти успехи приближают Францию к ее желанной цели — к свободе и отмщению».

Глава шестая

Старший криминальный советник, следователь гестапо Карл Беккерт любил свой маленький кабинет на Принцальбрехтштрассе, 8. Здесь он провел лучшие часы своей жизни. Нередко он приходил сюда и в воскресные дни. В эти дни огромное здание, как правило, пустовало. В его гулких коридорах царила тишина. Окна кабинета Беккерта выходили на улицу, но шум уличного движения не мешал ему. Количество машин в Берлине росло, но росла и известность центральной резиденции гестапо. Владельцы автомобилей старались объезжать этот отрезок улицы. С началом войны, когда был введен лимит на бензин, а потом частникам и вовсе перестали выдавать горючее, количество машин на улицах Берлина резко уменьшалось.

Летом в распахнутое окно в кабинет Беккерта доносилось пение птиц из парка. Оно настраивало его на элегический лад, он вспоминал свое детство и юность.

Беккерт был родом из Восточной Пруссии. Он вырос в семье лесничего и собирался наследовать дело отца.

Во время летних каникул отец часто брал с собой Карла в лес. Он быстро научился различать голоса птиц и зверей, знал повадки животных, разгадывал их уловки, читал следы.

Однажды отец взял его на отстрел косули. На лужайке, покрытой синими лесными незабудками, они увидели грациозное, красивое животное. После бега оно остановилось. Его пятнистые бока то западали, то вздымались: косуля тяжело дышала.

— Хочешь выстрелить? — шепнул отец.

— Хочу.

Прогремел выстрел — косуля упала. Они побежали к ней. Но Карл не убил косулю, а только ранил. Она лежала на боку, судорожно взбрыкивая задними ногами, пытаясь подняться. Когда люди подбежали к ней — замерла, притворилась: сработал инстинкт — вдруг люди сочтут ее мертвой и уйдут. Прошло какое-то время, и косуля приоткрыла глаз. Четырнадцатилетний Карл поймал ее взгляд, полный мольбы и страха. Он не выдержал, отвернулся. Тут раздался еще один выстрел — косулю добили. Карл вдруг заплакал…

Потом ему приходилось стрелять, в семнадцатом году, на фронте. В него стреляли. И он стрелял.

После демобилизации работал егерем. Но Карл никогда больше не убивал животных. Он, конечно, сопровождал охотников, но сам не стрелял. Это не доставляло ему удовольствия.

Неисповедимы пути Господни! Не познакомься он на охоте с Рудольфом Дильсом, так бы и остался егерем, а теперь уже, наверное, стал бы лесничим. С помощью Беккерта Дильс с компанией выследили и застрелили матерого кабана. Кабан был хитер, сбил со следа собак, и, если бы не Карл, они наверняка упустили бы зверя. Когда вторым выстрелом кабана свалили, Дильс не удержался от похвалы: «Вы — настоящая ищейка, Беккерт. Не хотите работать у меня?» — «А что я буду у вас делать?» — «Выслеживать двуногих зверей». — «Я не люблю стрелять». — «А вам не придется этого делать. У вас будет чистая работа. Я вам гарантирую». Дильс служил в криминальной полиции.

После окончания полицейской школы Беккерта зачислили в штат Рудольфа Дильса…

Беккерт встал и подошел к окну. На улице лежал снег. Окна в кабинете были оклеены бумажными полосками. Зима сорок первого года выдалась непривычно суровой для Германии. Война как бы прорубила зияющее отверстие в стене, отделяющее Германию от России, и из России в это зияющее отверстие потекли потоки холодного, морозного воздуха.

В кабинете было жарко натоплено, и отогревшаяся канарейка Симка в клетке на маленьком столике у окна весело щебетала.

Когда Беккерт принес в кабинет клетку с канарейкой, его коллеги отнеслись к этому поступку как к чудачеству сослуживца. Но потом привыкли к птичке, а некоторые, устав от допросов, заходили к старшему криминальному советнику послушать пение Симки. Они утверждали, что ее пение хорошо действует им на нервы.

Для Беккерта канарейка была почти членом семьи. Во всяком случае, он заботился о ней, как о близком существе.