Леонтий Раковский - Константин Заслонов Страница 19

Алексеев возвращался из Дрыбино домой. День клонился к вечеру. Яркокрасный закат предвещал на завтрашний день мороз.

Завтра Анатолию приходилось собираться в очередную поездку.

Алексеев жил у вдовы машиниста — Дарьи Степановны. И в этом чистеньком домике две лучшие комнаты занял офицер с денщиком. Фашист поместился у Дарьи Степановны раньше, чем Алексеев.

Хозяйка сказала постояльцам, что Анатолий — ее брат.

У Дарьи Степановны был шестилетний глухонемой сын Саша. Денщик Карл, пожилой сентиментальный немец, говорил с Сашей, иногда дарил кусочек сахару или какую-либо другую мелочь. Саша «разговаривал» с ним.

Разговор глухонемого белорусского мальчика и старика-немца, не знающего ни слова ни по-белорусски, ни по-русски, был одинаков: состоял из мимики и жестов. Немец лучше понимал «пантомиму» глухонемого мальчика, чем разговор его матери.

Когда Алексеев пришел домой, он застал Дарью Степановну в волнении.

Постояльцев-фашистов не было, Саша спал.

— Что случилось? — встревожился Алексеев.

— Ой, до чего я напугалась сегодня! — всплескивая руками, зашептала Дарья Степановна.

— А что такое?

— Анатолий Евгеньевич, вы что оставили в комбинезоне?

Холодный пот сразу прошиб Алексеева. Он вспомнил: во внутреннем кармане комбинезона у него лежал капсуль от гранаты. Анатолий должен был передать капсуль товарищам, изготовляющим мины. Пришел из депо, торопился в Дрыбино, скинул рабочий комбинезон и повесил на стенку. Саша всегда любил шарить по дядиным карманам: в них он находил гвоздики, винтики.

— Одна вещица лежала, — смутился Алексеев.

Дарья Степановна вынула из комода капсуль.

— Эта?

— Она самая.

— Это патрон?

— Не патрон, но вещь…

— Военная?

— Вещь для игры не подходящая…

— Я только на минутку вышла за дровами. Вхожу, а Саша держит ее и уже хочет итти к Карлу похвастаться красивой игрушкой. Едва успела задержать его. Отняла. Саша — в рев. «Да-да-да», — отдай, говорит. А фриц высунул в дверь рожу и, как Саша: «Дай, дай, мутер!» Пристал и пристал. Что-то лопочет. Понимаю, спрашивает: «Что взяла? Отдай киндеру!» А Саша к нему — и объяснять. Или потому, что эта штука у меня в кармане лежит, или уже он так наловчился говорить с Карлом, кажется мне, — фриц всё понимает. Я показываю Карлу: мол, ручка, что писать. Укололся бы киндер. А Саша свое: мотает головой — не то, не то! Что ты будешь с ним делать?.. Измучилась, пока отстали оба. Вы бы, Толенька, посмотрели, может, еще что-либо плохо лежит? — сказала хозяйка и ушла на кухню.

Над комодом висела картина, изображающая украинскую хату в тополях. Хата была розовая, а тополя фиолетовые. За этой смешной картиной Алексеев прятал свой «ТТ» и патроны, считая, что прятать лучше всего на видном месте — меньше подозрений. Но после сегодняшнего случая с капсулем Анатолий не рискнул оставить пистолет на прежнем месте. Он сунул «ТТ» и патроны за пазуху и пошел в сарай.

Дарья Степановна ни о чем больше не спрашивала его.

XIII

С каждым днем всё крепче и крепче жал мороз. Уже по началу было видно, что нынешняя зима никого не помилует. А в конце декабря мороз стал еще сильнее. Оккупанты сразу потеряли свой надменный вид. Немец-железнодорожник, сопровождавший русскую бригаду, сидел на паровозе, закутав, как старуха, шарфами лицо, — только выглядывали слезящиеся на ветру глаза.

Константин Сергеевич дал всем своим приказ: поставить и мороз на службу партизанам.

— Вали на бурого! — втихомолку посмеивались железнодорожники-партизаны и старались валить на дедушку-мороза побольше.

Комсомольцы первыми использовали мороз в партизанских целях.

Однажды поздним вечером Алесь Шмель возвращался от Домарацкого, — друзья сообща чинили девушкам патефон. Домарацкий пошел провожать Алеся до угла.

Мороз к ночи усилился. Дул резкий ветер, заметая снегом дорогу.

— Ну и погодка! Добрый хозяин собаки не выпустит! — сказал Шмель, наклоняя голову от ветра.

Впереди, в уличной полутьме, возвышалась какая-то гора. Когда друзья подошли поближе, гора оказалась трехтонкой.

Машина была нагружена громадными ящиками. Видимо, она уже простояла тут, у тротуара, некоторое время, потому что на брезенте, обтягивавшем кузов, лежал в складках снег.

— Что это они закуковали на дороге? — заметил Алесь.

— Должно быть, шоферы совсем замерзли, — холодина-то собачья. Да и дорогу сильно переметает.

Проходя мимо автомобиля, они глянули в кабинку. В ней — никого.

— Ах, окаянные фрицевы души! Оставили малое дитятко без няньки! — шутливо сокрушался Шмель.

— Жалко: нечем проколоть камеру, — сожалел всерьез Домарацкий.

— Можно лучше сделать.

— А что?

— Налить в радиатор волы — и мотору капут.

— Давай нальем! — схватил Алеся за рукав Домарацкий.

Друзья оглянулись. Дом, напротив которого стояла машина, был темен. В соседних тоже спали. На улице — ни души.

— Что ж, напоим младенчика гусиным пивом, — сказал Шмель и решительно повернул назад.

— Каким пивом? — не понял Домарацкий.

— Мой покойный дед бывало так называл воду: гусиное пиво.

— Придется ведерка три принести.

— Почему?

— В радиатор входит двадцать семь литров.

— У нас ведра большие, — сами делали.

— Сбегаем и два раза для такого красавчика! Только прежде надо выпустить из радиатора антифриз.

— А это что за «антифриц»?

— Смесь против мороза. Немец хитер. В радиаторе наверно антифриз налит.

__ Откуда ты всё это знаешь? — удивился Домарацкий.

— Да у нас на прошлой неделе бронетанковые машины стояли. Тоже на дворе. Я всё видел. Если б не выставляли на ночь часового, я б показал им, что такое «антифриц»!

Через несколько минут друзья шли с водой: Коля нес два ведра, Алесь — одно.

— На патруля не напороться бы! — забеспокоился Шмель.

— Кто пойдет в этакую вьюгу? А если и наскочим, — воду несем. Что тут такого?

Подошли к машине. Еще раз осмотрелись — кругом лишь ветер да снег.

— Постой тут, а я выпущу из радиатора этого «антихриста». — Шмель оставил друга с ведрами на тротуаре, а сам подбежал к трехтонке и стал что-то делать у радиатора. Наконец он тихо позвал:

— Коля, давай!

Домарацкий поднес ведра.

Шмель открыл краник, выпустил смесь и стал лить в радиатор воду.

Вылил одно ведро — легче на душе. Второе — еще камень с плеч. Взялся за третье.

— Ну, вот и напоили сосунка!

— Вода не очень холодна — в сенях стояла, — жалел Домарацкий.