Андрей Бондаренко - Логово льва Страница 20

Ах да, ещё на гвоздях, вставленных в щели между каменными блоками, висели разномастные ватники, бушлаты, телогрейки и ватные штаны, на полу были разбросаны в художественном беспорядке унты и разноцветные валенки — вперемешку с кирзовыми и резиновыми сапогами.

Абсолютно ничего интересного, разве что старинная двуствольная берданка, привязанная к толстой ножке стола, от курка которой к внутренней дверной ручке змеилась крепкая бечёвка. Солидная вещь! Ник взял оружие в руки, прочёл надпись, выгравированную на бронзовой табличке, закреплённой на деревянном ложе: «Тула, 1837 год».

Судя по толстому слою пыли, покрывающему пол, хозяин покинул избу ещё ранней осенью.

Тем не менее, Ник решил порыться в этом хламе, надеясь найти хоть что-нибудь полезное для дела. Зря, что ли, столько километров отмахали до этого странного места?

По истечении двадцати минут тщательный обыск всё же увенчался долгожданным результатом. На столе, под грудой грязной посуды, обнаружился антикварный кожаный скоросшиватель, забитый по самое не могу разномастными бумагами и бумажонками, исписанными разными, на первый взгляд, почерками.

Ник раскрыл скоросшиватель на последнем листе, в смысле — на первом, если считать по мере его наполнения.

Пожелтевшая от времени гербовая бумага с неясными водяными знаками, косой убористый почерк:

Былой отваги временаУходят тихо прочь.Мелеет времени река,И на пустые берегаПришла хозяйка Ночь.И никого со мной в ночи.Кругом — лишь сизый дым.И в мире нет уже причинОстаться молодым.Поручик Синицын, 17-е июля 1920 года.

«Вот он кто, оказывается, этот Синица, — подумал Ник. — Впечатляет. Непросто, должно быть, всё тут было — после этой революции грёбаной».

Ник вышел наружу, устроился на старенькой скамье, расположенной рядом с двумя могилами, в изголовьях которых стояли деревянные, серые от времени кресты, и занялся тщательным изучением содержимого скоросшивателя.

Во-первых, очень уж спёртым и противным был воздух в избе, а во-вторых, пусть его орлы видят, что у командира всё в порядке, он жив-здоров, и не нервничают понапрасну.

Перед глазами Ника чередой чёрно-белых картинок проходила непростая история простой человеческой жизни.

Родион Михайлович Синицын, из захудалых тамбовских дворян, поручик лейб-гвардии, в 1915 году по собственному желанию был переведён в пехотный полк, бои, окопы, Георгиевский Крест, ранение, лазарет, ранение, лазарет, тиф…

Всем сердцем принял Февральскую революцию, Октябрьскую — не принял. Почему? Его право — в конце концов, не нам судить. Сражался с красными под командованием разных знаменитых белогвардейских генералов. В конечном итоге судьба занесла на Кольский полуостров, где он, помня о бесценном опыте Дениса Давыдова, пытался организовать партизанский отряд, был взят в плен красноармейцами. Бежал, добрался до Сейдозера, там и осел, беспочвенно надеясь в этой глуши пересидеть смутные времена. Стал охотником-промысловиком, подружился с саамами, это они дали ему прозвище «Синица», взял в жёны молоденькую саамку. Во время родов, которые сам и принимал, жена умерла, ребёнок последовал за ней в Долину Теней через месяц. В 1922 году на берега Сейдозера пришла экспедиция Барченко. Работал проводником, показал дорогу к древнему капищу. Барченко обещал выправить документы, помочь перебраться за рубеж. Саамы, узнав, кто показал экспедиции дорогу к капищу, перестали с ним общаться. Годы одиночества. Новая экспедиция Барченко, новые надежды, новые обещания. В 1936 году познакомился с иностранцем, пришедшим вместе с экспедицией. Иностранца звали Александром. Опять одиночество…

Было видно, что прожитые годы отразились на психике Родиона Синицына далеко не лучшим образом.

Косой убористый почерк, которым были исписаны первые листы, постепенно становился расплывчатым, буквы плясали на бумаге, наклоняясь в разные стороны, на последних страницах уже полностью властвовали корявые, плохо читаемые каракули.

Вот и последний лист: клочок промасленной обёрточной бумаги с непонятными значками, нарисованными (по-другому и не скажешь) простым карандашом.

Минут десять Ник пытался понять смысл последнего послания Синицы.

Получилось примерно следующее: «Не могу больше оставаться здесь. Волки постоянно воют. Одни волки кругом. Ухожу на Облямбино. Прощайте все! Сентябрь 1939 года».

«Что это ещё за Облямбино такое? — возмущённо сплюнул в сторону Ник. — Может, Вогул знает? А если не знает?»

С собой прихватил только раритетный скоросшиватель с дневником поручика Синицына и старинную берданку. Вернулся обратно к скале, защёлкнул карабин на кольце, подёргал за толстый шнур, проорал что было мочи, задрав голову к бездонному небу:

— Поднимайте, обормоты, так вас растак! Поднимайте своего командира!

Подъём прошёл на удивление спокойно, даже голова почти не кружилась.

Ник вылез на край обрыва, крепко уцепившись за протянутую Банкиным руку, присел на корточки, опершись руками о тёплые, нагретые солнцем камни, отдышался.

— Ох ты, боже ж мой! — ненаигранно восхитился Вогул. — Это же моего деда ружьецо. Пропало очень много лет тому назад. Подари его мне, начальник! Подари, по-честному отслужу!

Ник рукой изобразил широкий жест:

— Забирай, какие дела. Шаман шаману — друг, товарищ и брат. Кстати, ты знаешь, что такое есть — Облямбино?

— Облямбино? Как не знать, начальник, это озеро такое. Тут недалеко. Плохое место. Очень плохое. А зачем, начальник, ты про него спросил?

— Да вот надо, чтобы ты нас туда отвёл. Синица по осени ушёл к этому Облямбино, значит и нам надо попасть к этому озеру. Далеко отсюда до него? Доведёшь?

— А может, этот Синица только хотел уйти? — забеспокоился Банкин. — В том смысле, что на выходе из каньона волки же караулят. Может, они его того, сожрали, оставив одни косточки?

Вогул нахмурился, присел на красно-коричневый валун, поросший разноцветным мхом, раскурил свою трубочку. Весь его вид говорил о том, что мысль о предстоящем вскоре походе к озеру — со странным именем Облямбино — его совсем не вдохновляет.

— Не тяни, друг мой шаманский, рассказывай, — задушевно попросил Ник.

Вогул сердито выбил трубку, постучав ею об колено, заговорил, разглядывая носок своего старого кирзового сапога:

— Вот — обувка прохудилась. Новая напасть подоспела. Тьфу! А Синица ваш — он точно живой. Что ему сделается? Волки его не трогают, за своего, однозначно, принимают. Одичал он совсем. Волосами оброс — сразу во всех местах. Не мылся несколько Больших Солнц. Диким зверем от него пахнет, всегда. А Облямбино — очень плохое озеро. Там живёт страшный Злой Дух. Непонятный. У него — голова змеи. Сам очень большой, как пять оленей вместе. Что улыбаешься, начальник, не веришь? Я сам видел, как Дух годовалого лосёнка под воду утащил. Вынырнул, схватил зубами за ногу и уволок. Страшное это место, однако…