Томек на Черном континенте - Альфред Шклярский Страница 20

Громкие голоса испуганных охотников, крик облавы, которая в этот момент высыпала на поляну, подстегнули львицу. Под ее шкурой заиграли мускулы, короткая толстая шея сжалась, огромное, палевого цвета туловище взвилось в воздух.

В это же мгновение Месхерия произвел правой рукой короткое, но сильное движение. Копье, словно молния, вылетело навстречу хищнице. Месхерия прыгнул в сторону, потянув Томека за собой, а львица рухнула на землю с глубоко вбитым в голову острием копья. Длинное древко копья сломалось, как спичка, но острие засело глубоко в черепе животного. Ослепленная кровью и ошеломленная ужасной болью, львица прыгнула на ствол дерева и когтями сорвала кусок коры, но это была уже агония, так как она сразу же упала на землю мертвой.

Смуга и боцман, бледные как полотно, подбежали к Томеку. Боцман обнял его и сказал:

— У меня дух захватило от ужаса! Я не удивляюсь, что у тебя не было силы влезть на дерево, потому что и мы от страха словно окаменели.

Томек обнял боцмана и ответил почти спокойно:

— Я… мог спрятаться на дереве, но… не хотел!

— Почему ты не хотел? — гневно спросил Смуга. — Ведь львица перестала интересоваться тобой. Сразу было видно, что она ненавидит негров. Ты мог легко взобраться на дерево. Ты очутился бы в безопасности, и нам не пришлось бы за тебя опасаться.

— А я совсем не хотел очутиться в безопасности, — заявил мальчик.

— Почему? Что случилось, Томек?

— Да потому, что потом боцман опять стал бы надо мной смеяться, мол, я от страха влез на дерево!

Смуга укоризненно взглянул на Новицкого.

— С этим упрямым пацаном даже пошутить нельзя, — пробормотал моряк, чувствуя свою вину.

— Я должен признать, Томек, что ты снова держался очень хладнокровно, — похвалил Смуга. — Однако следует тебе напомнить, что ты дал обещание вести себя разумно.

— Я помню об этом, но на дерево ни за что и никогда не полезу, — решительно ответил мальчик.

VII

Черное Око

Несколько часов тому назад охотники сели в поезд, идущий из Найроби в Кисуму, откуда намеревались верхом добраться до Уганды.

Томек уже устал смотреть из окна вагона на проносящиеся мимо пейзажи; воспользовавшись тем, что остальные участники путешествия задремали, он решил написать письмо Салли. Достав письменные приборы, он начал писать:

Найроби — Кисуму, 5 августа 1903 года

Дорогая Салли!

Ты, наверно, будешь удивлена, что всего лишь несколько дней после того, как я отослал тебе письмо из Найроби, — пишу опять. Дело в том, что теперь я не скоро смогу тебе написать, так как мы приближаемся к Уганде, стране джунглей. Сколько времени займет охота на горилл и окапи, сказать трудно. По всей вероятности, на это потребуется несколько недель, но кто в состоянии предвидеть все, что может случиться? По мнению Хантера, а он в этом специалист, нас ждет трудное дело. Таким образом, я напишу тебе опять лишь после окончания охоты на горилл и окапи.

В последнем письме я тебе поведал, как мы наняли превосходных масайских воинов для охраны нашей экспедиции. Ты уже знаешь и то, как мы охотились на львов, пожирающих людей. Прошу тебя, будь спокойна за Динго. Наш общий любимец превосходно пережил такое опасное приключение и весело машет хвостом, когда видит диких животных, которых мы время от времени наблюдаем из окна мчащегося поезда. Да, я совсем забыл упомянуть, что это письмо пишу тебе в вагоне, по дороге из Найроби в Кисуму. Но раз уж об этом зашла речь, то должен тебе сказать, что постройка железнодорожной линии в этой высокогорной стране совсем не легкое дело. Расстояние между Момбасой и Кисуму, то есть от берегов Индийского океана до озера Виктория, составляет почти пятьсот восемьдесят английских миль[45]. Начиная от Момбасы, поезд поднимается вверх на плоскогорье триста сорок шесть миль, достигая в конце рифтовой долины, расположенной на территории племени кикуйю, на высоте семи тысяч шестисот футов[46] над уровнем моря. Потом поезд спускается вниз по великолепным мостам, переброшенным через пропасти глубиной шесть тысяч футов. Теперь, однако, мы снова начали взбираться вверх и в этот момент проезжаем гору May и находимся на высоте восьми тысяч футов над уровнем моря, но вблизи Кисуму спустимся на высоту неполных четырех тысяч футов.

Не знаю, интересуют ли тебя эти данные, поэтому заканчиваю описание нашей дороги и перехожу к другому. В Кении масса различных животных. Может быть, ты подумаешь обо мне плохо, но должен признаться, что, стреляя в диких животных, я не чувствую большого удовлетворения. Дядя Смуга и папа довольны этим, но боцман Новицкий смеется надо мной и называет шляпой. Когда я первый раз сказал ему, что мне жалко убитых львов, он пожал плечами и произнес: «Ты, браток, помрешь с голоду, глядя на живую жирную курицу!» Месхерия, которого ты знаешь из моего прежнего письма, разделяет мнение боцмана. Он считает, что если я сам не убью и не съем дикое животное, то оно сожрет меня без всяких колебаний. Я, право, и сам не знаю, что обо всем этом думать. Во всяком случае, больше предпочитаю ловить живых зверей, чем лишать их жизни.

Должен тебе сказать, мы все очень полюбили Месхерию. Он командует нашим масайским конвоем. Месхерию ничто не может вывести из себя. Он никогда не расстается с оружием и постоянно повторяет: «Иметь винтовку — значит не бояться даже ниам-ниам»[47]. Ниам-ниам — это племя людоедов, которое живет в Центральной Африке. Когда думаю о каннибалах, мне становится жарко, но отец не считает их жестокими. Они будто бы верят: съедая убитого врага, не только его уничтожают, но приобретают также его отвагу. Я утешаю себя тем, что мы едем к ним с дружескими намерениями…

В этот момент боцман Новицкий сел на лавку рядом с Томеком. Взглянув на мальчика, аккуратно выводящего буквы на бумаге, он спросил:

— Что это ты так прилежно скрипишь пером, браток? Наверное, дневник пишешь, признайся!

Томек поднял голову.

— А кому нужен мой дневник, кто его будет читать?