Юрий Шамшурин - В тайге стреляют Страница 21

Возле дверей Павел осадил вспотевшего жеребца, бросил вожжи подбежавшему работнику. Неуклюже вывалившись из кошевки, Павел прошелся вокруг, разминая затекшие ноги. В длинной собачьей дохе он казался большим и грузным. Тяжелым шагом, вперевалку направился в дом.

Услышав стук двери, Уйбаан вздрогнул. Инстинкт подсказал ему, что приехал сын. Обернувшись, старик увидел Павла, занятого выдиранием из воротника ледяных сосулек. Сын некоторое время смотрел на отца невидящими, отсутствующими глазами, точно перед ним была пустота. Затем ленивым движением скинул с плеч доху и протянул к огню озябшие руки.

Уйбаан невольно попятился от Павла. Он ненавидел теперь сына больше всего на свете. Ненавидел и боялся. Ночами казалось, что Павел бесшумно подкрадывается к постели, протягивает руку со скрюченными цепкими пальцами к горлу, хватает, душит. В такие моменты не хватало воздуха, по спине пробегали мурашки, в висках стучало. Уйбаан испуганно вскакивал, пытался кричать, но спазмы перехватывали горло. Он бессмысленно водил вокруг одичалыми глазами и без сил падал на подушки. Теперь ночи превратились для него в сплошной кошмар.

Днем же бесстрастное, словно высеченное из гранита, лицо Уйбаана было неподвижно. Ни одной мысли нельзя прочесть на нем. Казалось, вместе с ключами сын отнял у отца весь интерес к жизни. Старик целыми днями завороженно сидел у камелька и смотрел на огонь. Губы его беззвучно шевелились. Он еще больше высох, сгорбился, от старческой немощи тряслись руки. И только сын, единственный сын, поддерживал не заснувшее еще чувство — неистребимую, звериную ненависть к нему.

Павел то и дело врывался в мир отца, врывался жестоко и неумолимо. Открывали амбары, вытаскивали кули муки, и Уйбаану казалось, будто кто-то хватал его за сердце. Старик полагал, будто сын проматывает то, что он скаредно копил всю жизнь. Он видел все, но ничего не мог сделать. Уйбаан стал лишним в этом мире. В собственном доме о нем забыли, как забывают о ненужной вещи.

Вдосталь наевшись жирного конского мяса, Павел развалился на широкой мягкой постели и часто сыто рыгал. Дорогой ему сильно хотелось спать, но сейчас сон как рукой сняло. Почему-то вспомнилось детство. Он, мальчишка, с гиканьем скакал по двору, размахивая гибким тальниковым прутом. Домашняя челядь почтительно уступала дорогу тойонскому сынку. Однажды, это было осенью, он забежал за амбар, где кололи корову. Здесь он впервые услышал запах парной крови. Этот запах манил и пугал. Хотелось попробовать на вкус дымящуюся темную жидкость, но Павел не решился подойти ближе. Он стоял в стороне и жадно следил за происходящим. Через несколько дней его застали за необычным занятием. Павел поймал новорожденную телку, повалил ее и принялся тыкать в горло ножом.

— Что ты делаешь? — спросил удивленный работник.

— Играю! — ответил Павел.

Вскоре он упросил отца, чтобы ему разрешили заколоть скотину. Уйбаан разрешил, и Павел без колебания вонзил нож в горло двухтравого бычка. Глаза у него расширились, ноздри мелко дрожали, с шумом втягивая воздух. С замиранием сердца ощущал он, как под рукой расслаблялись мышцы животного.

Павел рос одиноко, замкнуто. Сверстники сторонились его. Будущий тойон терпеть не мог, когда ему прекословили или делали не так, как хотелось ему. Неугодивший обыкновенно убегал с воплем, с синяком на лице или с разбитым носом. Павел ни разу не слышал, чтобы родители его в чем-нибудь обвинили или хотя бы упрекнули.

В школе Павел впервые по-настоящему осознал всю власть богатства. Что не прощалось другим, прощалось ему. Среди однокашников он выделялся силой и ловкостью, и мало находилось учеников, которые осмеливались бы спорить с неуживчивым, заносчивым товарищем. Здесь он твердо усвоил, что жизнь — это борьба, причем борьба без жалости и снисхождения. Если победишь не ты, обязательно сомнут тебя. Бей первым, не щади!

Впервые он применил это правило перед самым окончанием ученья. Дело было весной. В женской гимназии шумел выпускной вечер. Среди девушек выделялась одна. Павлу она не нравилась, но раз девушка пользовалась успехом, он считал своим долгом ухаживать за ней. Однако ответного внимания и взаимности не встретил. Сердце девушки стремилось к другому. Павел счел себя глубоко оскорбленным и решил отомстить.

После вечера он подкараулил соперника и, свирепо сверкнув своими черными раскосыми глазами, не сказав ни слова, наотмашь ударил его по зубам. Затем круто повернулся и пошел прочь. Самолюбие его было удовлетворено.

Вскоре после этого случая Павел уехал домой. Юность кончилась...

За последнее время Павел много думал, прикидывал, взвешивал. Когда борьба была далеко, он не боялся ее. Наоборот, молодой тойон с нетерпением ожидал чего-то нового, неиспытанного, волнующего. Но когда вопрос стал перед ним во всей сложности, он понял, что борьба предстоит трудная. Павел внимательно следил за событиями и знал, что почти по всей России установилась Советская власть, власть рабочих и бедноты... Что делать? Может, благоразумнее отступить?.. Правда, такие мысли приходили редко. Все яснее проступало в сознании, казалось, единственно правильное решение: сражаться до последнего за свое богатство, не уступать его никому! Ведь он только что вырвался из-под надоедливой опеки отца, самое время пожить широко. Может быть, Макар Иванович прав. Надо попросить помощи у какого-нибудь государства. Болдырев — верный советчик.

«Мы останемся целы, — рассуждал Павел. — Нас никогда не тронут. Им нужно золото, нужен лес, нужна пушнина. Пусть берут. Плевать. Останется и на нашу долю».

Эти мысли Павел держал в самых глухих тайниках души. Война продлится не день и не два. Сначала надо попробовать самим, — может, что-нибудь и выйдет. Макар Иванович утверждал, что большевикам Север не нужен. Со своими совладать легче. А если придется туго, можно спрятаться и за широкий нерусский штык.

Глава пятая

Зима в этом году, как безошибочно предсказали старики, была особенная. В декабре, в самые трескучие морозы, неожиданно подул пронзительный северный ветер. Деревья глухо застонали, зашумели, точно жаловались, зачем их потревожили среди непробудного сна. Резкие порывы ветра посбивали с ветвей комья снега. Оголенные сучья четко вырисовывались на фоне белесого, холодного неба. Набег белки тоже был необычный. Зверек то появится, изрешетит снег мелкими бисеринками следов, то исчезнет, и следы заметает поземка. Плашки стояли пустые, разинув свои деревянные пасти. Отцу Назаркиного друга Таппыя в капкан угодил песец, видимо забежавший сюда из далеких студеных краев. Об этом случае целую неделю говорили жители наслега.