Абдулла Хакимов - Задание на всю жизнь Страница 22

Муфтий продиктовал секретарю письмо, полное высокопарных оборотов, выражавших почтение и уважение к адресату.

Потом он попросил:

— Отправьте как можно быстрее все в Париж.

И муфтий, и Мирза были спокойны за судьбу рукописи «Истории нашей национальной борьбы». Муфтий, доверяя аккуратности своего секретаря, не спрашивал о ней.

Ну, а Мирза Садыков знал, что копия этого документа через доктора Хамадани была срочно переправлена в Москву.

БРАТЬЯ

Отбывшие в край далекий и чужой

Терпят униженья, терпят гнет большой.

Иранское отделение «Туркестан милли истиклал» активизировало свою деятельность. Это чувствовалось по обстановке, которая царила в мечети. Появились новые люди. Порой, не совершив молитвы, они торопились скрыться в худжре муфтия, где о чем-то долго беседовали с ним.

Да, в резиденции, вероятно, готовились к большим делам. Муфтий, несмотря на занятость, помнил о своем секретаре.

— В город я вам не советую выходить… — предупредил он.

— Я так редко бываю там, — ответил Мирза. — Сделаю покупки и сразу же возвращаюсь.

— Правильно… Будьте осторожны, сын мой, я беспокоюсь о вас… Ходить без тазкиры сейчас опасно.

Однако, муфтий даже не сделал попытки оформить паспорт на имя Фархада Али Заде. Видимо, у него были на этот счет свои соображения.

Мирза стал реже бывать в городе. Только утром он отправлялся на базар в Поян-хиабан и, вскоре возвратившись, снова принимался за работу.

Анализ всех документов, поступающих от Мустафы Чокаева, переписка с центром и другими эмигрантскими националистическими организациями, а также с особо важными личностями теперь были доверены секретарю.

Все депеши в центр и письма государственным деятелям Муфтий диктовал Мирзе. Из резиденции почти каждый день в Париж, Берлин, Стамбул, Варшаву, Лондон и в другие города шли послания по различным каналам, в том числе и специальными курьерами.

В свою очередь Мирза через свои каналы отправлял в Москву копии этих писем и депеш.

Работать приходилось много, и теперь все чаще в худжре секретаря по ночам горел свет. Связь была обширной. Кроме центра, секретарь готовил письма немецкой, французской и английской разведкам, президенту Польши маршалу Пилсудскому. В посланиях были добытые всевозможными путями сведения о Советском Туркестане, взамен которых муфтий получал материальную помощь.

Однако денег он не копил. Франки, фунты, доллары, марки, золотые монеты проходили через его руки словно вода сквозь желоб водяной мельницы. Кому? Куда? Неужели муфтий, проводивший всю свою жизнь в мечети, привыкший к ее законам, стал щедрым?

Хотя Садретдинхан различными обещаниями, уговорами, шантажом, порой угрозами завлекал в свои сети обманутых людей, он знал, что одними речами многого не достигнешь, и поэтому не жалел денег. Муфтий понимал, что для разбойников, убийц и шпионов, подготавливаемых из числа эмигрантов для засылки в Советский Союз, гораздо приятнее звон золота, чем тысячекратное повторение «бисмиллах»[25].

Внимательно шарили по лицам прихожан острые глазки… Они задерживались на минуту, чтобы оценить человека, прикинуть — на что он способен.

…Мадаминджан и Расулджан, которые только изредка посещали мечеть суннитов, теперь не пропускали ни одной из пяти ежедневных молитв. Братья были сыновьями наманганского торговца мануфактурой Наджима. После того как у них отобрали земли, сады и имущество, скупой Наджим собрал все свои пожитки и даровал на поддержание войск ислама тысячу золотых, а сам, не пережив потери богатства, ушел из этого мира. Его сыновья, поверив всяческим выдумкам, с большим трудом добрались до Мешхеда.

Приехав сюда с верой в «райскую жизнь» на чужой земле, они вскоре растратили свой сбережения и в конце концов стали подручными у парикмахера. Но это лишь в мизерной степени облегчило их существование.

Муфтий знал многое о своих прихожанах. Узнал он и о том, что братья находятся в крайне тяжелом положении. Однажды после вечерней молитвы муфтий пригласил их в свою худжру.

Много слышавшие о «почтенном человеке», учившем их «чистосердечному поклонению аллаху», братья застыли перед имамом в подобострастном приветствии с прижатыми к груди руками.

Только что прошла первая вечерняя молитва. До следующей осталось не так уж много времени.

— Идти домой нет смысла, — улыбнулся муфтий. — Лучше побеседуем у меня в худжре до последней молитвы.

Разве могли отказаться от такого приглашения молодые мусульмане!

Их тронуло внимание имама. Вопросы его были традиционны: о жизни, о здоровье.

С этого вечера Мадамин и Расул стали ежедневно проводить время между вечерними молитвами в худжре муфтия. Постепенно он начал преподносить братьям первые уроки «политической грамоты», не забывая лишний раз оказать им сердечное внимание.

— Здесь мы живем только заботами чужестранцев о наших нуждах и благополучии. У нас всех одна судьба, одна цель.

И муфтий давал братьям что-нибудь из поступивших в мечеть приношений.

— В этих пожертвованиях есть и ваша доля.

Мадамин и Расул благодарили, кланялись и, уходя из мечети с подарками, готовы были молиться на Садретдинхана.

— Вы наш пир[26]… — искренне говорили наманганцы.

Постепенно, не спеша, подходил муфтий к основной цели.

— Не истосковались по дому? — спросил он во время одной из вечерних бесед.

— Истосковались! Да еще как, господин! — в один голос ответили братья.

— Что вы скажете, если я помогу вам вернуться?

Наманганцы не верили своим ушам; пораженные, они мгновение молча смотрели на муфтия, а придя в себя, стали восклицать:

— О, если бы, господин, вы помогли! Мы до самой смерти молились бы на вас.

— Полно, не нужно… Я ведь готов помочь вам только из добрых намерений, — проговорил муфтий, удовлетворенный тем, что добыча идет в расставленную сеть.

Теперь оставалось лишь затянуть ее.

— Я знавал вашего покойного отца, — продолжал Садретдинхан. — Он был одним из верных людей нации. Но Советы не дали ему спокойно пожить на старости лет. Ради достижения общей цели ваш отец пожертвовал воинам ислама все свое имущество и себя. Порадовать дух столь почтенного отца — святой долг сыновей.

Затем муфтий протянул солидную пачку денег.

— Вот ваша доля из последних приношений в мечеть…

Обрадованные наманганцы низко кланялись, покидали худжру, все еще не зная, что скрывается за этой «добротой».