Геннадий Гусаченко - Покаяние Страница 25

Проснулся вечером. В щели иллюминаторов с разбитыми стёклами, прикрытых кусками фанеры, светили скупые лучи бледного солнца. Тёплый ветерок доносил благоуханье цветущего шиповника.

По ржавому трапу я взошёл на мостик буксира, соображая, каким образом эта речная махина оказалась на суше. Наводнение? Плавкран? Капитан сбился с курса и заехал на мель?

За громадой буксира зелёный луг с белыми пятнами ландышей. Согласно христианской легенде, слёзы Богоматери, пролитые на Святой Крест, обратились в ландыш. Convallaria majalis — ландыш майский, национальный цветок Финляндии, милый символ влюблённых. Карл Линней назвал его Lily of the valley — лилия долин.

От железного пристанища узкая тропа с отпечатками рубчатых подошв спускается к озеру с камышовыми краями. Лодка–обласок, чуть заметная среди бархатно–шоколадных коконов рогоза, дожидается неизвестного хозяина. На тихой глади озера белеют кувшинки–нимфеи. В их плавающих круглых листьях плещутся утки. Под густо цветущим кустом шиповника на моховой кочке, поджав одну ногу и вытянув шею, замерла цапля. Оставляя в ряске после себя борозду, плывёт ондатра. На вершине сухого тополя суетливо стрекочет сорока. И парящий высоко коршун зорко наблюдает за всем происходящим на земле. В этом будничном мнообразии природы и заключается ее простая красота, которая сама по себе есть правда жизни.

Звук моторки отвлёк меня от созерцания дивной картины: рядом с «Диком» качалась дюралевая «казанка». Двое мужчин, погромыхивая вёслами, вышли из неё, поднялись навстречу мне. Поздоровались. Старший руку для знакомства подал:

— Базанов, Александр Александрович. А это мой сын Денис, рыбачим в здешних краях. Куда путь держите?

— Сам не знаю… — пожал я плечами. — Так, плыву и плыву… В Никуда.

Мой неопределённый ответ обескуражил отца:

— Как это — в Никуда?! Где–то же должен быть конец?

— Конец приходит всему… Но где он, одному Богу ведомо.

— Так–то оно так… Ну, что ж, счастливого плавания! Ветра попутного и тихой воды! Принеси, сынка, парочку стерлядей! Да покрупнее выбери!

Денис послушно сходил к моторке и вернулся с парой больших стерлядей.

— Вот, держите на ушицу! До свидания. Бог даст, свидимся ещё. Будете в Александровском, заходите на Пролетарскую, четыре. Будем рады.

Моторка взревела мощным «Меркурием», и понеслась по протоке. Провожая благодарным взглядом отца и сына, я окрестил их тремя перстами и прочитал слова короткой молитвы:

— Спаси, Господи, раб твоих добрейшего Александра Базанова и его смиренного сына Дениса и всех православных христиан, и даруй им здравие душевное и телесное.

К ночи погода установилась. Небо прояснилось. Открылись луна и звёзды. Тишина и полный покой овладели рекой и её окрестностями. Лишь попискивания куличков нарушали этот чудный мир, в котором нет места лжи и предательству, хамству и лицемерию, рвачеству и подлости, зависти, жадности и ещё многим другим неизлечимым порокам–недугам. Хорошо отдохнувший в кубрике речного судна, обречённого ржаветь на берегу, я решился на плавание в ночь. И до утра шёл сначала Верхним, а после раздвоения протоки — Нижним Утазом, который местные рыбаки называют река Быстрая. Непонятно, из каких соображений: течение здесь очень медленное, мне всю ночь пришлось работать вёслами до боли в плечах и локтях.

На воде полно мусора: плыть мешают доски с гвоздями, палки, тряпки, бутылки, пучки травы, валежник и всякий другой хлам.

Будь моя воля, протоку Нижний Утаз я бы переименовал в Унитаз. Она идёт вровень с низкими берегами и часто, как бы решив вернуться обратно, делает крутые повороты. Над рекой, склонясь к самой воде, дремлют ивы.

Насчёт погоды я тоже просчитался. Под утро мелко закропил, а потом всё сильнее пошёл дождь. Скоро он превратился в ливень. Я опять промок и продрог.

Одиночество плавания в диком безмолвии реки под шелест дождя нисколько не тяготили меня. Напротив, чувство отрешённости от мирской суеты, ощущение близости с природой, слияния с ней вызывали несказанную радость, будоражили тело и душу, вызывая прилив сил и энергии, желание махать вёслами.

Но и здесь, в этом безлюдном пространстве, где на таёжных гривах не увидишь дымков, поднимающихся над стоянками охотников и рыбаков, заслышишь вдруг отдалённый гул мотора и к плоту неожиданно подрулит катер.

Так случилось и в то хмурое июльское утро.

Лодка с мотором «Судзуки» и двумя мужчинами в дождевиках пристала к борту «Дика». В ней оказались ещё два рыбака: авиатехники из Александровского аэропорта отец и сын Ивановы, Владимир Александрович и Сергей Владимирович. Душевные люди. Угостили самогонкой.

— Своя, доморощенная, — наливая в чашечку от термоса, приговаривал старший Иванов. — Булочку съешь, своя, домашняя. Младший Иванов грушу подаёт:

— Закуси, дядь Ген…

Чуть не насильно запихнули мне в ведро стерлядку.

— Куда их мне? — упираюсь. — Вчера Базановы уже дали две рыбины…

— А, Базановы… Нормальные мужики…

— Да у вас тут на реке плохих нет…

— Не скажи! Вот дойдёшь до Стрежевого — узнаешь. Вахтовики там, приезжие. Рвачи, хапуги. За деньгой понаехали, пообгадили берега рек, тайгу. Им на всё наплевать. Не своё, ведь, не жалко. Рыбкой не угостят и стакан не нальют за «просто так». Да, ладно, сам узнаешь, как повидаешься с ними. Счастливо, Григорьич! Ждём в гости! Запомни: Крылова, двадцать восемь!

В предутренних сумерках я не заметил слияния Нижнего Утаза с Обью: вода, повсюду вода. Был уже пасмурный полдень, когда толкающий баржу буксир дал понять, что иду правым берегом Оби. Справа потянулись высокие трубы, многоэтажные здания, опоры ЛЭП, телевышки — приметы Стрежевого — города нефтяников и газовиков. Через луг, залитый наводнением, я по мелководью добрался до моста через реку Пасол и, образно говоря, бросил якорь на пологом берегу. Три свадебные процессии приехали фотографироваться на мост. Посмотрев в бинокль на женихов и невест, я поставил палатку и начал готовиться ко сну: трудная ночь, проведённая на вёслах, давала о себе знать. Расстелив спальник, я плюхнулся на него и заснул безмятежным сном праведника. Приятно засыпать, сознавая, что никому ничего не должен, никому ничем не обязан, не совершил деяние, за которое жёг бы стыд и колотилось бы от страха сердце. Не пребываю в расстроенных чувствах по милости Божьей. Мой верный страж и заступник святой Ангел–хранитель незримо отводит от меня всякие напастья, избавляет от лукавств сатаны. Под белым крылом его легко на сердце и спокойно в душе, тепло и уютно. И прежде, чем сомкнулись глаза, прочитал я молитву: