Виктор Сафронов - Пляски демонов Страница 27

Ранее избушка на куриных ножках, сложенная из брёвнышек крымской сосны и сибирского кедра, принадлежала санаторию ЦК КПСС, там от трудов праведных поправляли подорванное партийной работой, изможденные от голода и усталости партаппаратчики. Последние десять-двенадцать лет всем этим хозяйством владели сибирские золотопромышленники и другие простые работяги-миллионеры, осваивающие природные богатства Сибири и Дальнего Востока.

На самом деле, предгорья, вершины, много чего другого, включая реликтовые леса, охотничьи угодья и редкие минеральные источники, принадлежало раненному в шею и поцарапанному в горло г-ну Алавердяну. (Оказывается, что, даже обладание такими природными сокровищами не спасает от пули-дуры.)

Гераклит ошибся — я не то чтобы дважды, а уже 55-ый раз вхожу в одну и ту же реку, а помыться так и не успеваю!

Утро, с ярким декабрьским солнцем добралось и к заповедным местам.

Как только мы приехали, Пердоватор с видимым облегчением передал меня, другим людям молодым, миловидным и с приятным запахом… Женский персонал, облаченный в достаточно фривольные, прозрачные белые халаты повел меня к хозяину. Пока они сопровождали меня по лестницам я вволю налюбовался их упругими задницами, стройными ножками и ладносбитыми фигурами… Однако — не грело. Нервы стали ни куда не годны, а с ними и всё остальное.

Судя по землистой бледности и другим неприятным желтым разводам на утратившим былую яркость, обвисшем лице, дядьке было скверно.

— Какого цвета сегодня была моча и чем мы сегодня какали, — с видом знатока поинтересовался я прежде чем приступить к более детальному осмотру.

— Не валяйте дурака, профессор, — просипел он. — Скажите сразу — жить буду?

Мне осталось только пожать плечами, приподнять пламенеющие глаза и кивнуть в сторону высших сил.

Под солнцем все исчезло и через двенадцать часов оно оказалось над ним. Поиск гармонии в мире хаоса и бессмысленности, создавал абстракцию, которую следовало перенести на полотно. Внутренний мир художника ликовал не долго. Солнце жарит, творить зло, нет сил.

Талант, как и бездарность заразительны — это притягивает, особенно когда воодушевление является в кедах. Появляется ни с чем не сравнимый запах, который заполняет пространство ещё до появления носков и портянок.

Он попробовал лимон, тот оказался слишком горьким и кислым. Горьким для чая, зато для кактусового самогона — лакомства экстремалов, в самый раз. Цель истинного поэта, носителя абстрактных истин — это выразить свое мироощущение посредством языка. Лимон в этом случае является необходимым элементом поиска выразительных средств.

Гравийная дорога вела и вела в пустоту. Пыль, запустение и отсутствие залитого катка создавали неприятное чувство. Тройной тулуп на асфальте исполнялся плохо, в нём было жарко… Простите, Христа ради! Тема до конца не разработана — автор запил.

Дельта-Л по-прежнему звал санитаров. Ему необходимы были собеседники, а не стигматы и кровоточащие раны мучеников и подвижников. Их не было. Пришлось, есть лимон — это уравновешивало и примеряло. (С последним утверждением автор не согласен, поэтому, думать вам, как с этим поступать.)

ГЛАВА 22 Олимп. Проводы Жиноскула

После инспекционной поездки Арлена, Жиноскул выглядел очень расстроенным, и, совсем спал с лица, узнав о том, что его, как не оправдавшего доверия перебрасывают на низовку… Он сидел в центре стола и нагружался перебродившими нектарами.

— Раз я не оправдал доверия, я оставлю им — Чингисхана и Берия, — мстительно говорил он в рифму, не совсем понимая смысл своих угроз. Собутыльники, неохотно кивали головами, а он продолжал, насупившись и сжав лобик в гармошку. — Вот тогда оставшиеся на моём месте попляшут джигу им. Святого Витта. (Откуда только такие слова выискал.)

Слушатели, не понимая предмета разговора, старались не перебивать и плотно закусывать.

Высший разум на сборы и передачу текущих дел дал своему наместнику неделю срока.

Неделя быстро пролетает. Все честь по чести, в этот же день, Жиноскул организовал отходную и на склоне Олимпа накрыл богатый стол. Собрались верные соратники и свидетели трудовых свершений.

Зевс со своими зевсятами появился. Расфуфыренные представители венериного рода-племени. Бахус, вакханки — его спутницы, сатиры, белокурые нимфы, много собралось божественного и приближенного к ним.

— Вот скажи, громовержец, за что он меня так, — приставал нанектариный Жиноскул к главному олимпийцу. — Значит, таскать дерьмо и другие удобрения, садить сады и виноградники — это Жиноскул, а жить в созданном райском саду — это обезьяны бесхвостые? (Происходить от обезьяны, это было признано позже, очень даже выгодно! Оказывается, ты совершенно не виноват, когда тебе хочется выпить водки, играть в казино, воровать и драться напропалую.)

И не дожидаясь ответа, переходил к другому собеседнику. При этом икал, спускал газы, тыкал чумазым пальцем собеседнику в грудь, неприятно обдавая его прокисшим запахом ацетона.

С Нептуном разговаривал на другие темы и все пытался дыхнуть ему табачищем в нос. Тот пытался уворачиваться: хмурил брови, трубил в сантехнические раковины, трезубцем тряс, но впечатления грозной силы, владыка морской стихии, как не старался, а достигнуть не смог, на воздухе у него это плохо получалось. Поэтому, когда гадкий хозяин застолья опять начал скулить о злой доле, Нептун достаточно туманно, но твёрдо заявил:

— Не играй мне мандолину, — он обернулся, чтобы насладиться эффектом от сказанного, но Жиноскула уже рядом не было

Обнявшись с плохо соображающим Бахусом, где он, Жиноскул опять в противной манере заныл воспоминания, это ж сколько он претерпел, сколько вынес от Высшего разума.

— Ты понимаешь, Антро… Афра… Афродита, — говорил он, уставившись на испитое лицо собутыльника, — мне плохо… причём… ик… что характерно, сам же видит, что я страдаю, а работой неволит… последние соки выжимает… А ещё, но это между нами… От женского жопа… Нет? Да! От женского пола меня отвадил… На статуях, там да, там я — эдакий половой гигант, с ярко выраженными придатками… А в жизни? Нетути там ничего, сопли одни жидкие, подогретые на Везувии

Обратив внимание, что собеседник после его откровений уснул, долго непонимающе смотрел по сторонам и неожиданно, в первую очередь для себя, исполнил в свою честь гимн. После, упав на грудь сатира, возопил, аки погибающий от жажды в пустыне: «За что, мне такая несправедливость?» — и заснул с неприятным выражением на лице и распахнутой до шеи туникой.