Марк Твен - Прогулка заграницей Страница 28

Услышавъ о такомъ рѣшеніи, къ нему явились посланцы отъ жителей той области и, разсказавъ ему, что на берегу рѣки въ пещерѣ поселился жестокій драконъ, имѣющій видъ человѣка, но настолько ужасный, что до сего времени не нашлось еще рыцаря, который отважился бы сразиться съ нимъ, стали просить, чтобы онъ освободилъ страну отъ чудовища. Рыцарь согласился. Между прочимъ, жители разсказали ему и о пѣніи, но когда онъ попросилъ ихъ сообщить ему содержаніе пѣсни, то они отвѣчали, что слова этой пѣсни забыты, такъ какъ вотъ уже болѣе четырехъ лѣтъ, какъ не находится нигдѣ смѣльчака, который осмѣлился бы послушать эту пѣсню.

Около полуночи крестоносецъ сѣлъ въ лодку и поплылъ по теченію, взявъ съ собою свой вѣрный арбалетъ. Тихо скользитъ онъ мимо подернутыхъ туманомъ деревьевъ и скалъ, а глаза его пристально устремлены на группу низкихъ утесовъ, къ которой онъ приближается. Вотъ онъ уже близко и можетъ разсмотрѣть черное устье пещеры. Что это, не бѣлая ли фигура? Да, это она. Вотъ зазвучала и разлилась надъ рѣкой и лугами обычная грустная пѣснь. Медленно. поднимаетъ рыцарь свой арбалетъ, прицѣливается и спускаетъ тетиву; съ силою несется стрѣла — фигура, продолжая пѣть, падаетъ на землю; рыцарь вынимаетъ изъ своихъ ушей комки шерсти и узнаетъ свою когда-то сочиненную имъ балладу но — слишкомъ поздно! О, если бы онъ только не затыкалъ ушей шерстью!

Крестоносецъ снова ушелъ на войну и вскорѣ нашелъ смерть, сражаясь за Крестъ. Преданіе гласитъ, что въ теченіе многихъ столѣтій духъ несчастной дѣвушки продолжалъ распѣвать по ночамъ у входа пещеры ту же самую балладу, но пѣсня эта не влекла уже за собой проклятія, и что, хотя много являлось охотниковъ услышать эти таинственные звуки, но только немногіе успѣвали въ томъ, потому что пѣсня эта могла быть услышана только тѣмъ, кто никогда не измѣнялъ. Увѣряютъ, что пѣсня и теперь звучитъ по ночамъ попрежнему, хотя въ настоящемъ столѣтіи никто еще не могъ похвастаться, что слышалъ ее.

ГЛАВА XVI

Старыя легенды Рейна

Только-что приведенная легенда ужасно походитъ на рейнскую легенду о «Лорелеѣ». Въ Германіи существуетъ даже пѣсня подъ названіемъ «Лорелея».

Германія вообще очень богата народными пѣснями, причемъ какъ слова, такъ и мелодія нѣкоторыхъ изъ нихъ чрезвычайно красивы, но «Лорелея» самая любимая изъ всѣхъ. Сначала я не могъ ее выносить, но съ теченіемъ времени не только привыкъ къ ней, но даже полюбилъ и предпочитаю ее теперь другимъ.

Пѣсня эта совершенно неизвѣстна въ Америкѣ: въ противномъ бы случаѣ я непремѣнно хоть разъ гдѣ-нибудь встрѣтился бы съ нею, почему я помѣщаю ее въ настоящей главѣ. Но предварительно я хочу познакомить своихъ читателей съ самою легендою о Лорелеѣ, которая помѣщена въ сборникѣ, озаглавленномъ: «Рейнскія легенды» и переведена на англійскій языкъ даровитымъ Грагганомъ, баккалавромъ искусствъ. Помѣщаю здѣсь эту легенду отчасти и для самого себя, такъ какъ мнѣ самому не удавалось раньше прочесть ея.

…Лора была водяная нимфа. День и ночь сидѣла она на вершинѣ высокой скалы Лэй, представлявшей отвѣсный утесъ на берегу Рейна. Своимъ печальнымъ пѣніемъ и необыкновенной красотою Лора до того очаровывала плывшихъ мимо скалы путниковъ, что послѣдніе, позабывъ все на свѣтѣ, слушали только ея чарующій голосъ. Объ управленіи судномъ они уже не думали; бурное теченіе разбивало лодку о скалу и всѣ они погибали въ пучинѣ.

Съ незапамятныхъ временъ въ одномъ изъ сосѣднихъ со скалою замковъ жилъ старый графъ Бруно со своимъ сыномъ Германномъ, юношей лѣтъ двадцати. Много наслышавшись о прекрасной Лорѣ, Германнъ, наконецъ, кончилъ тѣмъ, что влюбился въ нимфу, ни разу не видавъ ея. Онъ сталъ бродить по вечерамъ въ окрестностяхъ скалы съ цитрою въ рукахъ и — говоря словами Грагана — «выражалъ свою тоску тихимъ пѣніемъ». Въ одну изъ такихъ прогулокъ вершина скалы внезапно была окружена яркимъ свѣтомъ и какъ бы сіяніемъ, которое, уменьшаясь мало-по-малу въ объемѣ, приняло, наконецъ, образъ прекрасной Лоры.

«Испустивъ крикъ радости, юноша бросилъ цитру и, протягивая руки, сталъ звать по имени это таинственное существо, которое, казалось, съ любовію стремилось къ нему и дружески манило его; мало того, если только слухъ не обманывалъ его, она звала его по имени невыразимо сладкимъ именемъ, который сулилъ ему любовь. Внѣ себя отъ восторга юноша лишился чувствъ и упалъ на землю.

„Послѣ этого онъ сильно перемѣнился. Онъ бродилъ, какъ во снѣ, думая только о своей феѣ и не заботясь ни о чемъ болѣе.

„Старый графъ съ печалью замѣчалъ такую перемѣну въ своемъ сынѣ, но не могъ догадаться о причинѣ ея; всѣ усилія развлечь юношу и вернуть ему прежнюю веселость не имѣли успѣха. Тогда старый графъ попробовалъ прибѣгнуть къ своей отеческой власти. Онъ приказалъ юношѣ готовиться къ выступленію въ походъ, и юноша повиновался.

Грагамъ говоритъ:

«Однажды вечеромъ, незадолго передъ выступленіемъ, желая еще разъ посѣтить скалу Лей и посвятить нимфѣ Рейна еще нѣсколько вздоховъ, романсовъ и звуковъ своей цитры, онъ сѣлъ въ свою лодку и, взявъ съ собой одного изъ своихъ вѣрныхъ товарищей, поплылъ внизъ по теченію. Вся окрестность была ярко освѣщена серебристымъ свѣтомъ луны; крутые гористые берега представлялись въ самыхъ фантастическихъ образахъ, а высокіе дубы, стоящіе по обоимъ берегамъ, простирали свои вѣтви по направленію къ Германну. Когда они приблизились къ Леѣ, и стремительное теченіе подхватило ихъ лодку, то спутникъ его, охваченный неизъяснимымъ ужасомъ, началъ просить позволенія пристать къ берегу, но рыцарь ударилъ по струнамъ своей гитары и запѣлъ:

Подъ покровомъ небесъ, въ полумракѣ ночномъТы блеснула красой, словно солнце лучемъ;Словно вся ты была изъ лучей соткана;Золотилась волосъ шелковистыхъ волна…

Ткань прозрачныхъ одеждъ, какъ волнистый туманъ,Обвивала волшебно твой дѣвственный станъ.О, восторгъ! О, блаженныя чары очей!Вы мнѣ сердце зажгли жарче знойныхъ лучей…

Еслибъ ты не была нѣжнымъ другомъ моимъ, —Я сгорѣлъ бы любовью — ихъ свѣтомъ палимъ —И себя, позабывъ о житейской борьбѣ,Крѣпче всякихъ цѣпей приковалъ бы къ тебѣ!.. [5]

Не особенно было умно хотя бы и то, что Германнъ отправился къ скалѣ. Но еще большей ошибкой было то, что онъ запѣлъ такую пѣсню. На этотъ разъ Лорелея уже не „называла его по имени невыразимо сладкимъ шепотомъ“. Нѣтъ, эта пѣсня мгновенно и притомъ совершенно „иначе“ подѣйствовала на нее, но, кромѣ того, она же послужила къ тому, что вся окрестная область была повержена въ печаль, такъ какъ: