Константин Нефедьев - Могила Таме-Тунга Страница 3

— Изумительно! — воскликнул Гароди. — Ничего подобного я еще не встречал!

Жоан слегка наклонил обложку, и рисунок исчез. Снова появилась паутина красных и синих линий.

— Что ты скажешь на это, Жоан?

— Постараемся определить, из какого материала изготовлена эта штука! Судя по толщине обложек, это кожа тапира, и значит, с уверенностью можно сказать, что племя индейцев, где находился художник, обитало возле больших водоемов.

Допустим, в северной части страны. Остается узнать, из чего изготовлена эта пластинка. Похоже на стекло, хотя и несколько необычного вида. Меня смущают вот эти разветвления. Не правда ли, рисунок похож на ветвистую молнию? И самое важное, он каким-то образом просвечивает изнутри. Непонятно, как это удалось достигнуть! Что же касается знаков, то, по-моему, это грязь…

— Не будем спешить с выводами! — профессор подошел к шкафу, где хранились инструменты, достал трехгранный напильник. — Посмотрим, что это за стекло… — Он провел напильником по краю пластинки. Послышался неприятный скрежет, и на ладони профессора оказалось несколько металлических крупинок: напильник крошился, в то время как на пластинке не было и царапинки.

Ученых настолько поразило это, что на некоторое время они потеряли дар речи.

Профессор еще раз повторил эксперимент и снова на стекле не осталось и следа, а твердая сталь напильника крошилась, точно сухарь.

— Что за дьявольщина! — не выдержал Жоан. — Твердость алмаза… Но такая форма?..

— Садись, мой друг, давай рассуждать спокойно, — предложил профессор. — Чем мы располагаем? Мы знаем, что индеец, изготовивший эту книгу, жил на севере страны.

Нам известно, что племя, к которому он принадлежал, употребляло для украшений своих изделий волосы побежденных врагов. И эти враги несомненно были белокожие.

Наконец, мы знаем, что племя было довольно высокоразвитым, раз его представители смогли зашифровать свои рисунки столь чудесным образом. О стеклянной пластинке я пока ничего не скажу. Впрочем, стеклянной ли?.. Прежде всего, я хотел бы покопаться в нашем архиве. Последовательность, Жоан, — мать всякого успеха, а ты слишком нетерпелив. Подождем до завтра…

В эту ночь Элиас Гароди не мог заснуть. Он ворочался с боку на бок, прятал голову под подушку, но сон не шел. Профессор встал, начал задумчиво расхаживать по тесной спальне, потом открыл жалюзи и долго сидел у окна, глядя на голубоватые бриллианты созвездия Южного Креста.

Чуть свет профессор Гароди был уже на ногах. Нетерпение, сказывавшееся в его движениях, когда он занимался гимнастикой, не могло изменить порядка, раз и навсегда заведенного в этом доме. Кончив упражнения с гантелями, профессор растер тело каучуковой щеткой и бодрый, подтянутый, словно помолодевший на двадцать лет, явился к завтраку. Может быть, глаза профессора были чуточку краснее обычного, да углубились морщины на лице, но некому было этого заметить.

Профессор Гароди, директор Национального музея в Рио-де-Жанейро, жил бобылем.

Чернокожая служанка, появляющаяся в доме два раза в день, чтобы приготовить завтрак и ужин, равнодушно пожелала «свежего утра» и подала на стол яйцо всмятку, несколько ломтиков ананаса и чашку черного кофе.

После завтрака полагалась десятиминутная прогулка. Сад был невелик: десять шагов в длину и столько же в ширину. Сегодня шаги профессора были чуточку шире обычных, и он несколько раз с нетерпением взглядывал на стрелку карманных часов, двигавшуюся в это утро возмутительно медленно. В четверть девятого он был уже за рулем своего потрепанного «шевроле».

Национальный музей работал с девяти часов утра. Но сегодня Жоан, рассчитывая застать директора в музее раньше, явился, когда часы на памятнике Независимости показывали ровно восемь.

«Скорее у меня вырастет хвост, чем профессор изменит своим привычкам», — с досадой подумал Жоан, узнав, что шеф еще не появлялся. В ожидании профессора молодой ученый прошелся по залам музея. Стекла высоких шкафов, на полках которых размещались всевозможные изделия человеческих рук разных времен, отражали стройную фигуру молодого человека с короткими и жесткими, как щетка, волосами, едва заметными усиками и нервными порывистыми движениями. Единственный сын богатого плантатора из южных штатов, Жоан мог бы беззаботно прожить свою жизнь в кругу семьи и многочисленных слуг. Но любознательного юношу больше привлекали иероглифы на древнем камне, нежели состояние кофейных плантаций.

Началось все с того, что десятилетний Жоан, играя на берегу реки, нашел в песке обломок индейского копья. Находку отнесли в музей и здесь выяснилось, что обломку несколько тысяч лет. Это происшествие настолько поразило впечатлительного мальчика, что все свободное время он копался в земле в поисках новых диковин. Увлечение не прошло бесследно. Жоан решил стать этнографом.

Несколько лет он скрывал от отца, что учится совсем не в сельскохозяйственном колледже, но объяснение все же произошло. Пришлось оставить родительский дом. С дипломом в кармане и надеждой в душе Жоан явился к профессору Гароди, рассказал о размолвке с отцом, и ему вскоре удалось завоевать расположение одного из крупнейших историков страны.

Как ни медлил профессор Гароди, все же в музей он явился на несколько минут раньше обычного, чем поразил швейцара, не помнящего за последние четверть века подобного случая. Увидев Жоана, Гароди приветливо помахал палкой из слонового дерева, такой массивной и тяжелой, что ей без труда можно было бы проломить череп быку.

— Мы ошиблись, Жоан! Иди скорее, мой друг! — закричал профессор с порога. — Мы свирепо ошиблись, — повторил он еще раз в кабинете.

Профессор швырнул палку на шезлонг, стоящий возле окна, и потащил Жоана в смежную комнату.

— Всегда гуляй по утрам, нет ничего полезнее утреннего моциона. Но прежде я тебе покажу одну вещь. Ты несомненно видел ее много раз, но никогда над нею не задумывался…

Комната, где они очутились, сплошь была заставлена старыми, нуждавшимися в реставрации картинами. Профессор осторожно поднял одно полотно, натянутое на подрамник, смахнул носовым платком с него пыль и установил поближе к окну.

— Смотри внимательно, мой друг!

Картина была очень стара. Краски ее потемнели, местами облупились. Но при внимательном рассмотрении можно было разобрать нарисованное. Полуобнаженный юноша атлетического телосложения стоял спиной к дереву. У его ног пылал костер.

Вокруг толпились татуированные индейцы в пестрых одеяниях. Что здесь происходит?

Если казнь, то почему нет стражи? Почему перед обреченным юношей стоит на коленях этот старый индеец, протянувший в отчаянии руки? Почему у всех воинов склонены головы, а женщины в знак печали распустили волосы? Особенно выразительна была фигура юноши. Его гордый взор, преисполненный презрения к мукам, обращен в сторону восходящего солнца…