Алексей Козлов - Джунгли Блефуску. Том 3. Исход Страница 30

Как он после очутился на родном пляже, он не помнил. Последнее средство связи с миром – сотовый телефон, на который возлагались некоторые надеждына вовращение в дом разбился во время драки. Тогда же погибли его единственные приличные штучные брюки. После его горе было столь безграничным, этого исчезновение чемодана и всех других вещей он вовсе не заметил.

Вселение в царство дикой природы давалось бывшему инженеру с фабрики с большим трудом. И дело было вовсе не в том, что его терзали стихии, мучили насекомые, разъедала морская соль, которую не всегда можно было смыть. Самое страшное заключалось в том, что его терзали воспоминания о мягком диване посреди ореховой гостиной, и холодными ночами ощущая каждую каплю росы или дождя, упавшую на покрытое солью тело, он видел пред собой прекрасную шведскую ванну, налитую до краёв горячей хвойной водой. И иногда начинал сомневаться в принятом решении, чего за ним раньше не наблюдалось.

В общем, пройдя все круги ада, познав воду, огонь и приснопамятные медные трубы, инженер поселился в обломке газовой трубы, утвердился на лоне природы и даже стал потихоньку забывать о своей прошлой жизни.

Глава 11

Встреча на далёком миридиане

Я уже говорил, тот тип не обманул, на полянке около реки действительно располагалась кривая ветхая избушка, а рядом на пеньке сидело двое разухабистых типов – ну прямо воплощения библейской грусти и неразрешимой мировой скорби. Один был длинный и худой, другой маленький и толстый. Пат и Паташон.

– Пираты, кто у нас будет коком? – спросил хрии иплый Пат и на расстоянии десяти метров обдал нас винным перегаром.

– Фрич!

– Он у нас ассенизотор, а не кок!

– А теперь Фрич – кок!

– Проститут Иваныч! Дайте меню! Кок, что у нас на обед?

– Кишки и галеты!

– Последние хиппи на похоронах Джениз Джоплин и Джимми Хендрикса! Два в одном! – крикнул я им, ещё не зная, с кем реально имею дело, с Патом или Паташоном, О чём беседа во хмелю, господа?

– О том, как тебя хоронить!

– Я предпочитаю кошерные похороны!

Приподнял голову в ответ на мою инвективу только один – высокий, худой блондин, видимо Паташон. Он усмехнулся, показывая, что шутка оценена. А другой Пат так и остался сидеть на пеньке, подперев рукой голову, хлопая глазами и никак не реагируя ни на что.

Глядя на худобу высокого типа, мне вспомнилось немыслимое заболевание Африки. Тут оно раскрылось во всей силе!

«Может, накурились чего? В мире шоу-бизнеса это два пальца …сать!» – подумал я, – Хотя многих гениев съели глисты! Шекспира, Пушкина и Толстого! От великого – до смешного один шаг!

И пока я думал, неподвижная статуя зашевелиллась и показала, что в ней есть хоть какие-то ошмётки жизни.

– Это что за долбана ты привёл к нам? – вдруг спросил он зычным голосом человека с широкой грудью, – Это что за… вялый?

Так терминатор выкликал своего мальчика.

– Я его на пляже подобрал, – примирительно ответил мой сопровождающий, – Он тоже тут путешествует, хочет попрыгать с водопада на нашей реке! Романтик с большой дороги!

– На нашей реке блохе не попрыгать!

– А ещё этот фарисей хочет форелью полакомиться, – заложил этот козёл, – Гурман! Полакомим его?

Он закладывал меня, сyка, чтобы я посмешнее выглядел в глазах друзей!

Достойные люди, ничего себе! Столпы общества!

– Гурман? Часом это не фамилия?

– Род занятий!

– Платагенет? Ты не из королевской семьи? У меня тётушка – королева Бранглии! Хорошая женщина, но ссытся по ночам! Но она об этом пока не знает!

– Да, принц Чарльз!

– Жратва есть, Чарли?

– Есть! Анчоусы, устрицы, сухарь с плесенью! Подать?

Подать-подать! Как же без этого? Ко мне, жостовская жесть!

– Сам ты сухарь! Бля! Ладно, иди к костру, святой папский нунций, поморник ё….! Лётать вместе будем!

– Есть, сэр! – я прикалывался, изображая из себя покорного каптернармуса Джона Финкли, погибшего потом в битве при Гастингсе, – Есть сэр!

– Я, – говорю, – когда я вернусь в большой мир, я напишу о вас мемуара, где будут слова: «Из большого дома несся приятный запах кофе и свежеиспечённых булочек! Тьфу, плюшек! Хотя из маленького вашего пахнет каким-то говном! У вас тут труп? Лазарь?

– Почти! Это ты!

– Смешно! Я лучший после Тарантино убиратель трупов! Если потребуются мои услуги, за два бакса за услугу, и я тут же уберу! После моей работы остаётся лёгкий запах духов и моря!

– Будешь болтать, уберёшься туда сам!

– Ну-ну! А вы наверно победитель конкурса «Лучший хозяин гор»?

– Ральф!

– Адольф!

Так мы познакомились во второй раз

– Сначала Финкли оторвало шрапнелью руку, – продолжил этот тип речи, – но он не оставил поста, умоляя славного каптернармуса Ардо Муча об этом маленьком одолжении, не буду говрить, каком, потом в мясо разодрало ногу и живот, он словно не заметил тяжких ранений, и только в конце боя чёрный крутящийся чугунный шар снёс напрочь его голову вместе с его светлыми гарвардскими мозгами! Но и при этом он продолжал сжимать штык верной Бранглийской рукой! Вот что такое Бранглия!

И он замер в позе не то сумасшедшего палочника, не то наполеона на каком-то мосту.

– Не смыты ли череп и кости на нашей хоругви? Знамя на штоке! Поднять!

Грянул, грянул «Боже, храни Нас Всех!». Мелодия, знакомая с детства! Я не могу слышать эту нечеловеческую музыку, чтобы не плакать. Когда-нибудь, через много-много лет, на смертном одре я отдам человечеству эту нетленную мелодию, и попрошу, чтобы никто не вспоминал меня, рыдая под неё! Попрошу!

Это было прощение. Каифа торжественно и чинно облобызывал Христа, по ошибке приняв его за своего. Позже Пилат пошлёт их обоих, двух фронтовых друзей, Каифу и Христа в битве при Ватерлоо на штурм Бранглийских флешей и Пилат, и Глистос, двое, обои, надежда мира, свет небес, слёзы мои, сражаясь бок о бок, горланя и пинаясь, коля и матерясь, падут на холодную землю Франции, обагряя её своей нечеловеческой кровью. Никто об этом не узнает, и мир пройдёт мимо их белых хладеющих лиц и глаз, холодно устремлённых к утренней звезде, всё ещё мерцающей на разгорающемся небе.

– Водка есть? – спросил крепыш и уставился в меня наглыми разноцветными глазами.

«Вот ты какой, маленький помощник мамы! Кот Бегемот Антильских ущелий! Пираты долбаные! Я шёл прямой дорогой к богу, а попал в руки пиратов, готовых отсечь мне правую руку! И теперь ты пред глазами моеми! Вот ты каков! Вурдалак окровавленный! Дырь фраерная! И во чреве матери ты был такой же, небритый и бессовестный…! И вернёшься туда же, откуда вышел в муках! И Иерусалим снова отвергнет тебя! И толстомясые девушки Иерусалима отвернутся от тебя и не поднимут любящих глаз! И быть тебе горящим в геене огненной посреди чёрных скал и кипящих ацких струй!

Он услышал мой внутренний благостный голос и смягчился.

– Водка есть? – повторил он сырым голосом, как будто забивал гвозди в распятие, на котором я корчился всеми мыслимыми фибрами, сердце кухонной плиты о. Без водки реинкарнации не будет!

– Водка есть, разбойники?

А они могли, могли ударить ниже пояса, могли, по самому святому били! Мрази! Снайперы из джунглей! И какие слова знают! Ре-ин-кар-нация! Лжецы и фармазоны! Знают ли они слово «амбивалентный»? Попросили бы, нах, плащаницу, чтоль, или на худой конец хоть чашу Грааля! Копьё Нибелунгов! Пломбир Элвиса! Я бы дал! Дал бы легко! С полпинка и с чистым сердцем дал бы! И ещё бы стигматы Августина добавил бы в качестве бонуса! Нате вам, товариши! Берите всё, люди! Ничего не жалко! Мы, славяне – не злые! Мы всех примем в своё лоно! Ничего ни для кого не жалко! Берите последнее! Трусы нужны, сниму! Все идите! Дал бы Золтой пояс Монтессумы, если бы был! А они!!! Что они просят, о чём вопрошают? О немылимом, о невозможном! О водке! Вот суки замочные! Жадные японские прозелиты! Я им бы дал больше! Если бы они не просили ничего, я бы дал им всё! А они водку просить! Ах, вы фраеры московские! Мелочёвщики с блошиного рынка!

Я презирал их как бы за неаристократичность, что ли! Не могу видеть слезинку ребёнка, поруганную девственность, неотблагодарённое геройство! Родину уже не могу видеть! Бр-р, как не могу! Не могу видеть поэта, который много больше, чем поэт! Если поэт много больше, чем поэт, значит передо мной не поэт в истинном значении этого слова, а настоящий монстр, князь Дракула собственной пресоною! Что я ещё не могу? Да, главное не могу! Не могу видеть поруганную, пустую бутылку водки, отброшенную немотствующей рукой равнодушия! Бойтесь равнодушных! Так говорил Заратустра! Бойтесь равнодушных, ибо при их молчаливом соучастии совершаются все тёмные дела, все преступления мира! Их молчание – тоннель в ад! Красиво сказал кто-то! Дай-то ему бог! Все могут, а я не могу! Хоть убейте, не могу!