Ромэн Яров - Искатель. 1969. Выпуск №3 Страница 31

Предвидение Мольнара оправдалось. Они сели, и Мольнар подумал, что Эгберг тоже уже далеко не молод. Он был седоват, вернее, почти совершенно сед, той сединой брюнетов, которая начинается около тридцати. Но Эгбергу было больше. Когда Мольнар видел его в последний раз, ему было двадцать с чем-то.

— Вы попали ко мне без труда?

— Ваша лечебница — известное место. Ее знают на всем континенте.

Эгберг поморщился.

— Скорее не лечебница, профессор, а институт. То, что время от времени я принимаю нескольких состоятельных пациентов, еще ни о чем не говорит. На какие-то средства я должен все это содержать. Но прежде всего это институт. Мы ведем интересные работы, которые в определенном смысле продолжают то, над чем мы некогда работали сообща.

— Я уже давно не занимаюсь наукой. К счастью.

— Я вижу, вы уже больше не оперируете, — Эгберг смотрел на руки Мольнара.

— Теперь я не хирург, не нейроник. Сейчас я даже не удержал бы скальпеля, — Мольнар поднял руки так, чтобы Эгберг мог их рассмотреть. Он знал, что они покрыты трещинками и темными следами смазки, въевшейся в складки кожи.

— Мне говорили, что вы вообще бросили свою специальность. Вначале, после вашего ухода, я думал встретиться с вами на каком-нибудь конгрессе, конференции…

— А что бы я там делал? Нет, я покончил со всем сразу. Зато о ваших успехах читал в газетах, — ответил Мольнар.

Подали холодные закуски, человек, который им прислуживал, делал это неловко. Это был огромный мужчина, с трудом умещавшийся в своем костюме.

— А мы вспоминали вас частенько, — Эгберг смотрел в какую-то точку над головой Мольнара. — Если забыть о том, что ваше решение ничего не могло изменить, это было, несомненно, доказательством большой смелости.

— Не надо преувеличивать. Просто я понял, что для меня нет места. Ничего больше.

— Немного найдется людей, которые поступили бы так же. Ну, ваше здоровье, профессор. Вы пьете, не так ли?

— Иногда. Усилие воли концентрируется на том, чтобы не курить, — он поднял рюмку.

Когда подали форель, он, наконец, решился. Раньше он подождал бы кофе, но подумал, что теперь законы мира, которому он уже не принадлежал, для него не обязательны.

— Вы догадываетесь, доктор, почему я навестил вас? — спросил он.

Эгберг кивнул.

— Пусть вам не кажется, что я пришел при первых же признаках. У меня было два приступа и третий — вопрос ближайших дней. Я еще немножко врач. После третьего мне уже не встать. При характеристике моих тканей о замене сердца нечего и говорить. Вероятности возврата к нормальной жизни — почти никакой. А прозябать еще год или два в больнице… Это меня не увлекает.

— Одним словом, вы хотите получить искусственное сердце?

— Вот именно.

— И стать киборгом?

— Ну… да.

— При ваших-то взглядах на эти вещи?

— Доктор, я сам вживлял первые модели таких приборов. Мои замечания всегда касались мозга, и только мозга. Надеюсь, вы об этом помните.

— Конечно. Вы были приверженцем ограниченной киборгизации. Сердце — прекрасно, печень или почка — чудесно, но не смейте прикасаться к мозгу. Вот ваши взгляды, профессор.

— Да, и я их не изменил.

— Если бы вы тогда их отстояли, если б вам это удалось, наш старый институт был бы теперь провинциальной лечебницей, не имеющей никакого научного значения, а я… я, возможно, вживлял бы сердца в какой-нибудь второразрядной больнице.

— В свое время вы сделали все, чтобы этого не случилось.

— Согласен. Но не это главное. Не я, так кто-нибудь другой. Прогресс не остановить.

— Если только это прогресс…

Эгберг не ответил. Он допил свою рюмку, и некоторое время они молчали.

— Итак, вы знаете, доктор, что я имею в виду, — сказал Мольнар и отодвинул почти не тронутую тарелку. Он чувствовал нарастающую гнетущую боль. «Мне нельзя думать об этом. Я уже не профессор. Я полностью порвал с прошлым. Я просто старый электромеханик из доков каботажного плавания, который хочет, чтобы ему дали искусственное сердце».

— Почему вы выбрали именно меня, мой институт?

— Потому что вы делаете это лучше, чем кто-либо в нашем полушарии. Впрочем, в другой лечебнице меня просто не приняли бы. У меня нет денег, доктор.

— Но ведь есть государственные клиники…

— Я знаю, что вы хотите сказать. Да, там меня приняли бы, даже даром. Но мне пришлось бы подписать обязательство, что я согласен на экспериментальные методы и на все с этим связанное. А это, возможно, не вполне явная, но все же какая-то форма опытов на человеке. Кроме того, разве они могут дать мне гарантию, что в результате их экспериментальных методов я стану нормальным человеком? А я не согласен на прозябание. Я хочу плавать, грести, бегать по лестницам, хочу действительно жить.

— У вас изменились интересы. Раньше вы целыми неделями не покидали института. Можно сказать, жили в нем.

— То, что было когда-то, не имеет никакого значения. Вы знаете, чем я занимаюсь сейчас? Программирую автоматические навигационные приборы на кораблях, которые плавают от порта к порту и развозят грузы. Я кончаю работу и остальное время посвящаю себе. Никаких раздумий, никаких проблем. Иногда какая-нибудь книжка…

— Понимаю. Я предпочитал бы, чтобы у вас были деньги. Тогда у меня не возникло бы никаких проблем. Обычный пациент…

— Но тогда я наверняка не обратился бы к вам.

— Вы по крайней мере откровенны, профессор.

— Я долго колебался, прежде чем прийти. Я думал о другом полушарии. Там это делают даром. Когда-то, когда я еще был профессором Мольнаром, все было бы очень просто, но теперь… Теперь я не смог бы даже наскрести денег на поездку…

— Стало быть, вы продумали все возможности и остановились на мне.

— Вот именно.

— Я не отвечу вам так просто, — помолчав, сказал Эгберг. — Я должен подумать…

— Только не очень долго. Я могу умереть здесь у вас. Нет, не думаю, чтобы у вас были какие-нибудь неприятности, если бы кому-нибудь пришло в голову проверить, кем я был и что нас, мягко говоря, некогда разделяло. В конце концов это давнее дело. На всякий случай в моих вещах хранится адрес моего врача.

— Хороший специалист?

— Провинциальный врач средней величины.

— Я уже знаю его адрес. Завтра я получу все данные, которыми он располагает.

— Вы перетрясли мои вещи?

— Как видите. Впрочем, не я лично.

— Вы откровенны. Это нечто новое. Не думал, что это приходит с возрастом.

— Вы всегда думали обо мне хуже, чем я есть, профессор. Я никогда не боролся против вас лично. Я боролся только против ваших взглядов.