Алекс фон Берн - База-500. Смертельная схватка Страница 33

Крыжевич, судя по всему, не удовлетворился ролью сожителя и вошел в контакт с какой — то подпольной группой, распространявшей пропагандистские листовки. Он утверждал, что попался уже на второй расклейке, и я не видел оснований ему не верить: редкостный простофиля, с которым явно не шли на более глубокий контакт именно по причине его тупости и ограниченности. Кстати, вполне понятно: тупой придурок гораздо опаснее беспринципного предателя, поскольку в действиях последнего всегда есть логика, которую можно предугадать, а придурок действует по глупому наитию и в силу этого труднопредсказуем, а потому и более опасен.

Но вот Марта Редлих… Почему после разгрома Польши она оказалась на территории, оккупированной Советами, а не Германией? Да, едва началась война, поляки кинулись истреблять немцев: их убивали сами местные жители, их соседи; без всякого огнестрельного оружия забивали насмерть колами, рубили топорами и лопатами, закалывали вилами и косами. Я сам, находясь в Польше, видел последствия этого спонтанного геноцида своими глазами и понимал немецких беженцев, бежавших от жуткой смерти куда глаза глядят, бросив хозяйство и дома. Только в большинстве своем они бежали на запад. Почему Марта Редлих бежала на восток? У нее не было здесь ни родственников, ни знакомых. Она показала, что весь 1940–й год жила в Волковыске, но брошенный в панике отступления русскими архив городских властей Волковыска показал, что она не удосужилась пройти регистрацию. А в условиях советского режима это приравнивалось к преступлению. Почему она этого не сделала?

Чем больше я разбирался в деле Редлих, тем крепче становилось убеждение, что ответов на вопрос могло быть два: либо Редлих работала на НКВД, либо кто — то очень опытный вел ее с самого начала и готовил на оседание на советской территории. Скорее всего последнее. Но нелепый арест Крыжевича и Редлих спутал все карты: очевидно, что хозяева Редлих обрубили все концы и легли на дно. Можно было так и сказать Штадле, но я испытывал смутное ощущение, что в Редлих кроется решение проблемы, которую я сам навлек на свою голову.

Я напряженно размышлял и оценивал ситуацию, прежде чем понял: Марта Редлих — именно то, что мне нужно. И я отправился к Штадле.

— Арест Редлих был большой ошибкой, — сказал я. Штадле хотел возразить, но я опередил его.

— Разумеется, оберштурмбаннфюрер, я прекрасно понял, что вы давно уже определили утечку информации из штаба, и лишь нелепая случайность с арестом Крыжевича спутала все карты. Здесь, разумеется, нет вашей личной недоработки.

Штадле изумленно воззрился на меня, затем с энтузиазмом подхватил:

— Да, Герлиак! Вы понимаете! Столько сил, подготовки, — и вдруг вспомогательная полиция арестовывает расклейщика листовок, а тот с ходу сдает свою сожительницу, которая, по нелепой случайности, оказывается именно тем шпионом, которого мы так долго и тщательно разрабатывали, выявляя связи. Досаднейшая неудача!

— Вот именно! — поддержал я Штадле. Итак, Штадле готов превратить свое поражение в подобие победы.

— Вы готовы поворошить это дело, Герлиак? — вкрадчиво осведомился Штадле. — Учитывая ваш колоссальный опыт полицейской и контрпартизанской работы, я уверен, что вы вскроете интересные моменты дела, остающиеся пока незамеченными.

— Хорошо, Штадле, — после короткой символической паузы согласился я. — Я чувствую, что не все так просто с этой Редлих… Но мне понадобятся все, абсолютно все материалы по этому делу.

— Вы получите все, что вам необходимо! — заверил Штадле.

— В таком случае через несколько дней я прочешу это дело до конца, — уверенно заявил я.

К вечеру я приехал на базу со всеми материалами дела. Я отобрал из кипы бумаг все, что касалось фройляйн Редлих, и вызвал к себе Марту.

— Вот, заучи наизусть, милая, — сказал я, передавая Марте стопку бумаг.

— Хорошо… но зачем? — удивилась Марта.

— Затем, милая, что теперь тебе придется стать Мартой Редлих, — ответил я.

Я ознакомился с делами всех фигурантов по делу. По сути, фигурантов было только четверо: злополучный Крыжевич, с которого начало раскручиваться дело; Марта Редлих; господин Майер, фольксдойче; базарная торговка Мария Тусевич.

Мария Тусевич производила впечатление полностью растерянной женщины, оказавшейся в гуще событий, к которым явно не могла иметь никакого отношения. Своими причитаниями и призывами к «Матке Боске» она довольно быстро мне наскучила, и я с глубоким облегчением отправил ее обратно в камеру.

Крыжевич в реальности оказался именно таким, каким я его представлял: храбрящимся, но насмерть испуганным юношей. Малейший нажим на него давал эффективный результат лишь в одном направлении: он охотно свидетельствовал о том, что могло облегчить его участь, совершенно не заботясь о какой — либо логической увязке, и тем самым лишь усугублял совою вину. Сам факт, что вспомогательная полиция задержала его не непосредственно за расклейкой партизанских листовок, а лишь на факте проноса таковых, давал какие — то возможности для маневра, но и эту возможность он не использовал. Честно говоря, плавающее в проруби дерьмо внушало больше доверия и сочувствия, чем он.

Но вот господин Майер вызвал у меня совсем другие эмоции.

Я усадил его за стол под светом лампы, а сам встал так, чтобы он видел только мой силуэт. Это был обычный прием, но в данном случае он сработал на все сто. Майер не стал ждать, пока я к нему обращусь, а сразу начал свою речь.

— Господин офицер! Я так и не мог}' понять, в чем меня обвиняют! Я скромный немец, несущий свет цивилизации в эти дикие края, очень пострадавшие как от господства диких и неполноценных поляков, так и от жестокостей большевистской диктатуры. И если вы соблаговолите выслушать меня, то поймете, что чудовищные и нелепые обвинения, выдвинутые против меня, есть всего лишь следствие досадного стечения обстоятельств.

Я спокойно выслушал его речь на не совсем безупречном хохдойч, хотя и высказанную без малейшего акцента, и понял, что мое чутье меня не обмануло: это именно тот человек.

— Оставьте риторику политикам и проповедникам, господин Клембовский, — спокойно ответил я. — Для начала хорошо было бы объяснить, как польский уголовник Клембовский превратился в добропорядочного торговца и настоящего фольксдойче Майера. Именно это я хотел бы услышать в первую очередь.

Мой визави потерял дар речи. Впрочем, это длилось лишь около минуты, в течение которой он тщетно всматривался в темноту, пытаясь разглядеть собеседника. Я насладился его замешательством, уселся за стол и поднял лампу так, чтобы он видел мое лицо.