Луи Буссенар - Приключения парижанина в Океании Страница 33

— Узинак.

— …Если этому славному господину Узинаку показалось странным, что белые могут есть человеческое мясо, то скажи ему, что эти самые белые считают возмутительным обычай чернокожих отрубать головы себе подобным.

— Он говорит, что у них так принято.

— Надо будет отказаться от этой привычки. Я не позволю, чтобы нашедших приют под моей крышей., правда, крыши никакой нет, но это ничего не меняет, сидевших за моим столом, правда, стола тоже нет, это просто так говорится, подло зарезали.

— Он согласен, но требует за это бусы и ожерелья.

— Скажи ему, пусть зайдет в следующий раз. Сейчас я нищий, я все потерял.

Узинак не верил собственным ушам. Как могло случиться, что у белокожих, оказавшихся на земле папуасов, нет ни бус, ни ярких тканей, ни ожерелий. Они не собираются ловить насекомых или охотиться на птиц солнца?[124] Тогда зачем надо было приезжать в такую даль?

— Скажи, что, если он согласится отпустить каронов, я сделаю ему великолепный подарок.

— Ты не сможешь выполнить своего обещания, — заметил Пьер Легаль.

— Ошибаешься. Вспомни, у нас остались одна или две красных шерстяных рубашки, наш новый знакомец будет в восторге.

Папуас, обрадованный обещанием, повернулся к каронам и сказал им на своем языке, состоящем, казалось, из одних дифтонгов:

— Мне обещали белые люди. Белые люди говорят правду… Уходите отсюда.

Оба каннибала, потрясенные и несказанно обрадованные таким поворотом дела, вскочили, не говоря ни слова, и мгновенно исчезли в лесу.

Фрике, довольный подобным мирным решением вопроса и будучи человеком гостеприимным, предложил своим новым друзьям перекусить в ожидании ужина. А так как в животах у папуасов всегда пусто, предложение было принято с вполне объяснимой поспешностью. Этот «lunch»[125] затянулся до самого ужина, во время которого с большим аппетитом были съедены два кенгуру, застреленных весьма кстати Пьером Легалем.

Вскоре наступила ночь. Разожгли большой костер, и папуасы, радуясь, словно дети, собрались вокруг него и начали свои бесконечные игры и разговоры. Разговаривать было нелегко, ведь приходилось прибегать к помощи Виктора и Узинака… Тем не менее беседа не только не затухала, но даже, наоборот, благодаря комментариям обоих переводчиков становилась все оживленнее.

Героем этого вечера был Фрике. Парижанин хорошо знал, как дикари вообще, и папуасы в частности, любят музыку. Он сумел, правда безбожно фальшивя, устроить настоящий концерт инструментальной музыки. Концерт на 150° восточной долготы и на 10° южной широты! Парижский гамен был неистощим на выдумки; в ту минуту, когда славные островитяне, сидя на корточках, затянули, гнусавя, одну из своих жалобных и протяжных песен, на лужайке вдруг зазвучали то бодрые и громкие, как звуки горна, то гармоничные и проникновенные, как пение соловья, мелодии.

Волнение туземцев невозможно было передать. Дело в том, что Фрике обладал незаурядным талантом, — он умело извлекал, казалось из воздуха, самые разнообразные звуки; переходя от ласковой колыбельной к зажигательной мелодии какой-нибудь модной песенки, затем, не меняя курса, как говорил Пьер, исполнял с одинаковым успехом увертюру к «Вильгельму Теллю» и арии из «Прекрасной Елены». Было удивительно видеть, как вздрогнули островитяне, услышав хор солдат из «Фауста»[126], как заплакали под романс Розы, как пустились в пляс при звуках польки.

Наконец, выбившись из сил, Фрике вынужден был остановиться, хотя ненасытные слушатели громкими криками требовали продолжения концерта. Ему пришлось пообещать повторить все на следующий день, и лишь после этого парижанин смог растянуться под деревом.

— Удивительно!.. Невероятно! — воскликнул разлегшийся по соседству Пьер. — Никогда не слышал ничего подобного… Не хуже, чем в театре в Бресте[127]. Можно подумать, что у тебя музыкальная шкатулка в животе. Ты способен заменить целый оркестр.

— Да ты издеваешься надо мной, моряк, — рассмеялся Фрике. — Будто сам не знаешь, что два гладко выскобленных и завернутых в обрывок листа куска коры как бы превращаются в язычок кларнета. Теперь дуй себе на здоровье, если знаешь репертуар. Любой парижский мальчишка десятки раз слышал все музыкальные шедевры, примостившись в райке[128], превращавшемся, когда туда удавалось попасть, в настоящий рай.

— Но сам инструмент…

— Да говорю же тебе — здесь нет никакого секрета. Я не раз пользовался такой свистулькой, проказничая на парижских мостовых. И собаки на меня лаяли, и прохожие ругали… А сейчас надо постараться уснуть. Пока все идет хорошо, и мы с лихвой вознаграждены за прием, оказанный нам на острове Вудлэк. У меня возник план относительно папуасов. Поскольку у нас нет стеклянных бус, воспользуемся их любовью к музыке. Спокойной ночи.

Но одно дело — хотелось спать, а другое — уснуть. Наши друзья вынуждены были провести бессонную ночь, ибо папуасы, вместо того чтобы растянуться на земле, продолжали сидеть у костра, смеяться, разговаривать и обсуждать без конца события этого вечера, упорно стараясь воспроизвести мелодии из репертуара Фрике; на сон у них ушло не больше двух часов, — как только первые лучи солнца окрасили верхушки деревьев, они снова начали резвиться на поляне.

Следующий день был посвящен изготовлению саговых лепешек. Затем эти лепешки были перенесены на пирогу, которую папуасы, непревзойденные ныряльщики, с удовольствием пригнали из тайника, где она была спрятана. Фрике подарил Узинаку новую красную рубашку, и тот сразу же натянул ее на себя. Пьер пожертвовал своим ярко-красным платком, разорвав его на столько полосок, сколько воинов было в отряде, и те, страшно довольные, нацепили их себе на шею, восхищаясь тем, как справедливо европейцы распорядились своими щедротами.

Поскольку на этом участке росло много саговых пальм, папуасы, позабыв о своей природной лени, принялись за заготовку этого ценного продукта. Отношения между ними и европейцами складывались самые сердечные, чему немало способствовали веселый нрав Фрике, прямота старого боцмана и знание малайского языка Виктора.

Фрике узнал, что Узинак родился на севере Новой Гвинеи и отправился в этот край, расположенный на юго-востоке острова в четырехстах лье от его деревни, потому что испытывал непреодолимую потребность путешествовать, свойственную первобытным народам. Благодаря своей храбрости, силе, а также знаниям, полученным от европейцев и малайцев, он стал вождем здешнего племени. Недели две назад они, покинув свою деревню, отправились на охоту и уже собирались в обратный путь, как вдруг увидели особенно ненавистных им негритосов. Недолго думая папуасы бросились за ними в погоню. Из всех этих сведений парижанин запомнил лишь одну, но весьма важную деталь: деревня находится на юго-востоке острова.