Гюнтер Хофе - Мерси, камарад! Страница 45

Южнее города Кан в резерве находилась 21-я танковая дивизия вермахта, которая до этого воевала в Африке и потому принадлежала к числу любимых Роммелем соединений. Все огневые средства этой дивизии были нацелены на узкую полоску земли, находившуюся между реками Орн и Див.

Герхард Генгенбах оделся и, усевшись на скамью, подумал о том, не забыл ли он что-нибудь приказать с тех пор, как была объявлена тревога. Батарея была готова открыть огонь. Правда, снарядов было мало, всего лишь один боекомплект, но это уже не зависело от него.

Капитан Мюллер, призванный в армию из резерва, уже дважды говорил, что он никак не может уехать отсюда. Однако, как только Пфайлер сообщил по телефону о начале высадки десанта противника по обе стороны реки Орн, капитан замолчал и замкнулся в себе. Огневую позицию подготовили к круговой обороне, а также к ведению рукопашного боя.

Настроение у обер-лейтенанта было неважным. Здесь он почти никого не знал и никто не знал его. На ОП он пробыл всего два часа. Если бы здесь с ним были его старые артиллеристы из 6-й батареи, то он был бы твердо уверен, что на них можно положиться. А теперь?

— Ну, Блетерман, кажется, началось, — сказал Генгенбах, обращаясь к офицеру-связисту.

— Насколько было бы лучше, если бы я сейчас сидел себе где-нибудь в рейхе и занимался на курсах, — откровенно признался офицер. — А дело здесь заваривается серьезное.

Генгенбах задумчиво посмотрел на него.

— Иногда люди ошибаются. Так было под Житомиром.

Лицо офицера исказила гримаса.

— Тогда вы, кажется, получили Железный крест, не так ли?

— Я вывел из окружения группу солдат, и только.

— После того как командир нашей батареи Хельгерт не справился… — Голос Генгенбаха звучал беззлобно.

— Он тогда перебежал к русским, — перебил его Блетерман.

— А разве сейчас, когда англичане высадились у нас в тылу, положение не такое же, а?

— Кое-что мы можем сделать.

— Как я заметил, наш бункер подготовили отнюдь не для того, чтобы ожидать противника с юга. Противник столкнет нас на собственное минное поле. — Генгенбах закурил и повернулся к офицеру спиной, будто не ждал от него никакого ответа.

«Полгода передышки — и снова бои, — подумал Генгенбах. — Время блицкрига кануло в прошлое. Давно кануло. Видимо, Хельгерт и на самом деле оказался дальновидным, вот и решил вовремя сложить оружие. Наверное, он был убежден в том, что немцы проиграют войну. Значит, он покинул тонущий корабль. Не стал играть в верность Нибелунгов. Но вот интересно, эта мысль уже не в первый раз приходит мне в голову. Война — это не только состояние, это процесс, который ведется ради чего-то и против кого-то. Против кого она ведется, это понять не так трудно. Нам об этом долдонят ежедневно — против большевизма, против англо-американской плутократии. Однако если русские и французы не угодили нам, это еще не значит, что мы должны стрелять в них, пока они нас сами не перестреляют.

А ради чего? Народ без жизненного пространства? Геббельс где-то сказал, что мы должны разбогатеть. Фюрер, народ, фатерланд! Что это такое? Тот же Геббельс сказал, что фюрер — это народ, а народ — это фюрер. Однако сам он сидит где-то далеко в тылу, а в народ стреляет противник. Уж не ради ли фатерланда мы тут воюем? А если кто ничего не хочет от фатерланда? Быть может, именно так и думал Хельгерт. А может, у него были и более веские причины, чтобы перейти на другую сторону фронта? Так почему же я принимаю участие в этой безнадежной игре? Почему? По привычке? Или потому, что получаю продовольственный паек и денежное содержание? Или потому, что я где-то числюсь в каких-то списках и на таких, как я, основывает свои планы командование? А может, это так и должно быть? Или не должно? Жаль только, что в эту ночь нельзя спокойно подумать надо всеми этими вопросами».

— А вы считаете, что обер-лейтенант Хельгерт перешел на сторону русских только из-за страха?

Блетерман посмотрел Генгенбаху в глаза, но ничего не ответил. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Уголки губ по-прежнему опущены книзу.

— Как вы считаете, если томми и янки высадятся со стороны моря вместе с техникой, что произойдет? По-моему, они гораздо лучше нас знают этот район, знают каждую дыру здесь, на побережье, не так ли? Как вы полагаете, удастся ли нам сбросить их обратно в море?

Блетерман сжал губы, но по-прежнему не вымолвил ни слова. По его лицу было видно, что он сильно зол.

Оба находившихся рядом ефрейтора даже не пошевельнулись. Обер-лейтенант припал к стереотрубе и замер: что-то привлекло его внимание. На волнах показалось какое-то темное пятно, которое он принял за тень от тучи.

— Вы сказали, господин обер-лейтенант, — заговорил Блетерман, понизив голос, — что у Хельгерта оказалось больше мужества, чем у других.

— Ну и что?

В этот момент над морем послышался шум моторов. Он становился все сильнее и сильнее. Бомбардировщики летели в направлении устья Орна. Генгенбах припал к окуляру стереотрубы. Километрах в шести к востоку в лунном свете блестел песок на берегу. А дальше темный силуэт города и полная темнота. Вдруг земля вздрогнула. Раз, затем другой, третий… Бомбы рвались на пляже.

— Кидают на артбатарею.

Затараторили зенитки, вспарывая ночное небо своими огненными трассами. Сделав свое дело, бомбардировщики удалились в сторону моря.

Связавшись по телефону с батареей, стоявшей на пляже, Генгенбах узнал, что ей нанесен некоторый ущерб.

Когда Генгенбах оглянулся, то заметил, что унтер-офицер Блетерман по-прежнему внимательно разглядывает его.

Хельмут Клазен стал кадровым офицером по собственному желанию. В 1939 году его призвали в вермахт и послали на курсы, после окончания которых он поступил в артиллерийское училище в Ютербоге. Из-за этого он пропустил — и сожалел о том — поход на Польшу, захват Скандинавии, Франции, Югославии, Греции, Африки и даже не дошел до Урала.

Весной 1942 года его, свежеиспеченного офицера, наконец-то (так он туда рвался!) послали на Восточный фронт. Он попал подо Ржев, где его сразу же ранили.

С этого момента Клазен начал смотреть на жизнь, особенно на свою собственную, осторожнее. После почти годичного пребывания в госпитале с Железным крестом второго класса, серебряной нашивкой за ранение и бронзовым спортивным значком на груди он появился во дворе казармы.

Когда его послали во Францию, он уже считал, что ему здорово повезло, так как не попал опять на Восточный фронт.

Майор Пфайлер считал, что его место, разумеется, не здесь, но Клазену уже не хотелось пасть на поле боя смертью храбрых. Теперь он хотел во что бы то ни стало выжить, чтобы со временем попасть в небольшой гарнизон и обзавестись семьей.