Валентин Иванов - Возвращение Ибадуллы Страница 49

Им навстречу, огибая громадный письменный стол, шел какой-то человек и говорил:

— Какие нетерпеливые люди! О-о-о! Товарищ Ефимов, дорогой! Совсем нашел реку или тебе только показалось? Какую телеграмму я от тебя получил! Просто не сплю, тебя жду! — шутил этот человек, здороваясь с Ефимовым.

На нем был очень широкий полотняный костюм, черная тюбетейка на затылке, а лицо, настоящее узбекское, широко улыбалось.

— Салам, товарищ Шаев, салам! — приветствовал его Ефимов, пожимая руку Шаева обеими руками.

А Шаев еще громче смеялся и все говорил без передышки — его рот был полон словами:

— Совсем узбек стал! Слово салам выучил, старшему человеку обе руки подает! Покажись. Ай, ай. И лицом на узбека стал похож. А нос московским остался, нашего загара не принимает. Которая с него шкура слезает, считал, скажи? Ну, как путешествовал? Помнишь, что Пржевальский писал: путешественник по Средней Азии должен мириться с тремя неприятностями: с ощущением нечистоты тела, с плохой водой и с насекомыми, от которых почесываются… Ха-ха! Насекомых мы в кишлаках повывели, а воду ты сам должен достать.

Так же весело Шаев здоровался с Фатимой:

— Ай, ай! Похудела, а красота осталась.

Пришла очередь Ибадуллы, и он заметил, что на веселом лице товарища Шаева сидят весьма внимательные глаза с пристальным взором.

— Мой помощник, — представил Ибадуллу Ефимов.

Шаев пригласил всех сесть и вышел. Через открытую дверь Ибадулла слышал, как он назвал кому-то несколько имен и фамилий. Но внимание Ибадуллы тотчас же отвлеклось другим. На стене висела огромная карта. Она занимала всю стену от пола до потолка. Вот черный многоугольник — это Ташкент. Под ним извилистая синяя лента Сыр-Дарьи. Налево и выше — кусок Аральского моря и многопалая дельта Аму-Дарьи…

Ибадулла подошел к карте и, прикоснувшись пальцем к толстой бумаге, присел на корточки, чтобы лучше видеть низ карты. Во многих местах он нашел тонкие красные нити: сеть орошения, это было ясно. В паутинах оросительных систем прятались рисунки: фруктовые деревья, хлопок, пшеница, виноград, рис. Вот пальмы. Рисунки были понятны. Конечно, так будет, если появится вода.

Ибадулла поднялся. Перед ним был Узбекистан. Он узнавал оазисы. По всему течению Зеравшана — Золотораздавателя, расширяясь и сужаясь, в зеленой краске тянется возделанная земля. Аллакенд, сжатый песками; Каршинский оазис. Между Аллакендом и Карши Ибадулла нашел точку на змеистой линии железной дороги — это знакомая маленькая станция. Вверх от нее, где прошли изыскатели, не было ни одного зеленого пятна почти до самых гор.

Ибадулла отступил, и изображение выпукло встало перед его взором. Карта была особенная, не типографская, а созданная рукой художника, почти картина. Земля родины… Сверху и справа в нее врезались извилистые черные штриховки гор. Отроги казались мягкими, но Ибадулла знал, как остры камни, спрятанные в этих очертаниях. Снизу и слева наступала желтая отмывка бесплодия пустынь, от них веяло зноем и тоской. Но однообразие желтизны нарушалось россыпью красных точек. Кое — где врезались синие черты, они перекрещивались красными, а местами были только красные.

Используя свои новые познания, Ибадулла нашел объяснения знаков: старые оросительные системы обозначались синим, новые — красным. А красные точки в пустыне были новыми колодцами. Как же много их было! А для красных линий Ибадулла заметил и цифру — сто двадцать тысяч километров. Двенадцать тысяч ташей протяженности новых каналов в Узбекистане — по старой мере расстояний! Больше десяти лет потратит человек, чтобы промерить их своими ногами, увидеть своими глазами.

За истекшие после изгнания эмира годы было сделано больше, чем за тысячу лет ислама. Вот и еще одно значение слов Мохаммед-Рахима…

За своей спиной Ибадулла слышал голоса, но не обращал внимания на слова. Увлеченный, он хотел позвать Фатиму. В этот момент постучали по. столу, и он оглянулся.

IV

Придвинув стулья, несколько человек сидели у стола Шаева. Ибадулла нашел свободный стул и тоже сел. На него не обращали внимания.

Лицо Шаева серьезно, в его пальцах толстый карандаш. Это он стучал. Ибадулла понял, что так просто и радушно принявший их человек и есть тот самый большой начальник, который имеет власть решать и приказывать.

— Итак, не безразлично мы должны отнестись к находке группы Ефимова, — продолжал Шаев. — Считаю, что товарищ Ефимов поступил правильно, явившись для личного доклада. Уже аэрофотосъемка подсказывала мысль о существовании в историческом периоде той или иной давности реки в этом районе. Съемка, произведенная группой, делает факт бесспорным. А надпись, указывающая на землетрясение, объясняет все.

— А не думаете ли вы, профессор, что надпись попросту легендарна? — спросил один из присутствующих, русский.

— Нет, — возразил Шаев. — По мнению нашего уважаемого товарища Жаркова, язык надписи чистый, подлинно арабский, без позднейших искажений и примесей персидских слов. Это первое соображение. Кстати, — обратился Шаев к Ефимову, — кто это сумел так списать надпись и сделать отличный перевод?

Ефимов указал на Ибадуллу, и все посмотрели на него.

— О-о! — сказал Шаев. — Какой у вас помощник! Интересно, — он опять изучал Ибадуллу тем же острым взглядом, как в начале. Ибадулла не опустил глаз.

— А у вас не будет ли каких соображений, Семен Александрович? — спросил Шаев одного из русских.

Ибадулла заметил, что перед этим человеком в очках и с остренькой бородкой лежал его список надписи. Наверное, это и был Жарков.

— Я рад встретить знатока старинных надписей, — неожиданно сказал Ибадулле Жарков на чистейшем арабском языке. — А что думает сам Ибадулла о достоверности находки?

— Я уверен в мудрости ученого, знающего неизмеримо больше меня, — ответил Ибадулла по-арабски. — Что может значить мое мнение, какую цену оно может иметь? Я не осмелюсь высказать его.

Семен Александрович и Шаев переглянулись. Этот дочерна загоревший скромный рабочий изыскательской группы выдерживал экзамен с честью. Ефимов не обманулся, доверившись случайному толмачу.

— Отлично, отлично, — сказал Жарков по-русски, — но все же, — и он опять перешел на арабский язык, — хотя скромность и есть лучшее украшение носителя знания, все же скажи нам всем, что ты думаешь сам?

— Нужно верить, — по-русски ответил Ибадулла.

— Но почему? — настаивал Шаев, обращаясь к Ибадулле.