Виктор Сафронов - Пляски демонов Страница 65

— Сергей! Если я тебя развяжу, ты брыкаться не будешь? — Мне хотелось как-то облегчить участь своего боевого товарища. — Тот хмуро молчал. Пришлось пойти на хитрость, ослабить верёвки и налить ему стакан спиртяги. — На как вот, выпей, понимаю как тебе тяжело, быть пленным. Облегчи душу…

Он тяжело задышал и смотрел на меня по-прежнему с ужасом.

— Ты, Патрон, и на войне всегда выкручивался… (Патрон — это был мой позывной в эфире.) И сейчас вывернулся, обдурил меня… — Он бросил голову вниз. — Ведь я тебя час назад убил… Убил выстрелом в голову… От неё ничего не осталось…

— Вот как, — наступила пора уже крепко удивляться мне. — И где я сейчас лежу?

— За тропинкой у медсанчасти…

— Федя, — попросил я своего приятеля, — Сходи, поинтересуйся, все ли там правильно, а главное я ли это?

Очень кого-то обеспокоила появившаяся в условиях вечной мерзлоты славная троица, может, завидовали большому количеству спирта, а может здесь попахивает большой политикой.

Когда спиртяга развела внутренности и достигла остатков Сережкиного мозга, снося по пути все заградительные барьеры, беседа опять наладилась.

Нас троих он хотел расстрелять в цубике, однако все оказии не было. Тем более он хорошо помнил, что я с любовью относился к огнестрельному оружию и ствол у меня был всегда на теле.

Однако во вчера полученной записке говорилось, что наступило время нашего отъезда и ему пора ускориться и за много-премного спирта пора отстрелять нас по одиночке. Валить нас следовало, чтобы мы не болтали на большой земле то, что здесь увидели, и не расстраивал грандиозных планов: Господства мирового ислама — это во-первых; и захвата власти в Птурске — это во-вторых… И ещё…

Но тут вернулся Федя и подтвердил, что точно, лежу я в застывшей луже крови, и лица на мне нет, т. к. стреляли разрывной пулей.

— А как ты Федя тогда узнал меня, если на мне лица нет.

— А на тебе одета такая же куртка, которая есть только у нас троих…

— Федя, я же её отдал доктору Жибулю.

После этого я встрепенулся. Меня заинтересовал момент, который как-то в суете был упущен из внимания.

— Сергей, что-то мне не вериться, что ты из-за спирта готов был меня замочить?

— Да, из-за спирта, — Фальцетом с вызовом закричал он, потом тряхнул головой, как бы пытаясь что-то важное вспомнить. — Нет, не только. Это из-за тебя, когда мы славно оторвались, в Махновске, семерых «духов» там оставили, меня долго держали в психушке… Я должен был отомстить за те семь лет что провел в психушке, где меня кололи всякой дрянью… Ты… Ты еще… Мы же с тобой одногодки… Тебе все — служебный рост, награды командования и государственный…

Тут до меня дошло. Сергушок, оказался сильно завидущим типом. Получается у меня награды с торчащим шприцем героина, а у него злоба, ненависть и зависть. Судя по всему патологическое желание убивать, также осталось при нем.

Позвали мы Егора Кронштейна с Хасаном.

— Вот этот вот, гад грохнул Жибуля.

Забрали они его с собой. Финал должен был быть, сказать не хорошим, это почти ничего не сказать. Трагичным для Сальника.

Будучи уже в Норильске, узнали, что Сальник выскользнул из плена Голомятного. Обрезком трубы забил насмерть Хасана и Егора. Свалил трупы в бочки, облил бензином и сжег.

После этого совершил побег, захватив вертолёт. На Большой земле нашли только вертолёт с летчиком, у которого профессионально было перерезано горло.

Значит, где-то мы с ним должны будем ещё пересечься.

ГЛАВА 49 Север. Отлет. Бегство Муранова

Пацаны! Утверждать то, что я крутой полярник это погрешить против здравого смысла. Но для будущих сошедших с ума и решившихся без нужды прогуляться по тем местам, хочу поделиться ощущениями, которые подстерегают, нас, арктических волков на каждом полярном шагу.

Берем, как самый показательный пример песню «О тяжелой мужской доле». В этой песни, на протяжение восьмидесяти семи куплетов, поётся о том, как в условиях дикого севера парням захотелось исполнить физиологические потребности. Что и как надо сделать, чтобы пописать или, что совсем уж выходит за рамки нормального разума — покакать.

Представить себе это тяжело. За рёбрами жёсткости термобелья — минус сорок. Жители Якутска, услыхав такую цифирь, могут лишь злорадно рассмеяться, тоже мне, фраера нашлись на нашу голову, это и не мороз, так похолодание. Однако нам приходиться выкручиваться и изворачиваться, прятаться за торосами. Если бы не построенная ледяная избушка, всё, пришлось бы дуть в штаны, проклиная физиологию европейца-славянина. Наверное, поэтому женщин вообще не берут в полярники, но сейчас песня не о них.

У меня все получилось без обморожений и переохлаждений, чего не скажешь о Муранове.

Крики, проклятия, шум борьбы.

— Марина! — орал в горячечном бреду он. — Где мои трусы..? Где мои носки с кальсонами.

Гнетущая тишина была ответом на эти всхлипы. Все эти вопли не могли не огорчать настоящих полярников.

Струя, исходя густым паром, замерзает, не успев коснуться снега. Задница, отмерзает ещё до момента снятия предпоследнего слоя арктического белья. Но раз об этом пишу-переписываю, значит, тема идёт в охотку и ни яйца, ни жопу, я себе не отморозил.

По чьей наводке мы действовали, не знаю, но только один армейский ящик, изнутри обитый жестью и выстланный внутри толстым слоем рассыпавшегося от мороза поролоном, мы втроём допёрли к вертолёту. Килограммов триста вся эта музыка весила.

Упарились, а летчик-вертолётчик, весёлый такой малый, поинтересовался, давно ли мы сошли с ума и зачем нам вывозить разную рухлядь, лучше бы дерево использовали при растопке буржуек.

Мы втроём замахали руками, аки пропеллерами, закричали, зашумели типа: «Акстись, Акстинья!».

Тем не менее, где угрозами, где денежными посулами, а где и тихим жоркиным голосом, с показом каких-то краснокожих удостоверений, уломали авиацию загрузить наше барахло.

Прилетели на Диксон. Втянули ноздрями воздух цивилизации… Оказалось рано, распускать ноздри. Пока ещё — не оно.

Порадовались преждевременной ошибке. Отметили прозрение, уж извините, как положено.