Нил Никандров - Глоток дождя Страница 8

Размышления прервал озабоченный, чем-то недовольный Бугаков. Он сел рядом с Андреем, диван под ним тоскливо заскрипел.

— Как поездка, удачно? — спросил Митрохин.

— Без просвета. Опросы ничего не дали. Боятся люди, нас или бандюг... Не разобрать. У места нападения, в лесу, нашел вот это.

Бугаков раскрыл ладонь и показал подковку овальной формы с четырьмя отверстиями для гвоздей. Наружная сторона ее блестела, словно побывала под наждаком. Кусочек металла пошел по рукам: повертел подковку Андрей, с комично-сосредоточенным видом исследовал Миша, затем подбросил в воздух, поймал и возвратил Бугакову:

— Пинкертона бы нам...

Раздался стук в дверь. На пороге возник Юзин.

— Сумерничаете?

— Перемываем косточки коллегам, — серьезно ответил Митрохин.

Юзин глянул в сторону Андрея:

— Пора закругляться.

Черняк послушно пошел к выходу, с порога повернулся, предупредил Митрохина:

— Оставлю на столе письмо брату. Не забудь отправить.

В коридоре напарники столкнулись с Грошевым.

— Отдыхайте. Подъем в четыре ноль-ноль, — сухо уронил тот.

Впервые за последние часы Андрей подумал о предстоящем задании как о чем-то близком и неотвратимом. Холодок пробежал по спине.

Милый мой Аркаша!

Оповестил тебя, что вернусь домой, но, оказалось, — погорячился. Встреча отдаляется, а надолго ли — сказать затрудняюсь. Огорчен не меньше твоего, т. к. надеялся глянуть на твою взъерошенную шевелюру, на твой холостяцкий быт, на результаты твоих литературоведческих изысканий.

Я в полном здравии. Не знаю, смогу ли писать тебе. В одном могу заверить, эта командировка будет короче предыдущей. Рядом со мной хорошие парни. И, ты удивишься, — наш милейший и всеохватный Иван Николаевич. Он, в некотором роде, мой начальник, и честно говоря, мы избегаем бесед. Слишком заняты! Подождем, увидим. Это мудрое правило не подводит.

В последние дни в этих краях было тускловато, моросило, и природные (неяркие) красоты окончательно поблекли. Читаю мало, под рукой только Тютчев: «Через ливонские я проезжал поля, вокруг меня все было так уныло...»

Пиши, не забывай, вернусь — прочту все разом. Нужно сказать, ты был лаконичен в своем письме. Чем живешь! Какие предметы ведешь в институте! Как общие наши знакомые!

Оторвись, Аркаша, от фолиантов и напиши брату.

Обрати внимание: я переменил адрес. Не перепутай.

3

«Виллис» урчал под темными кронами придорожных деревьев. Капитан напутствовал напарников. Как будто все взвешено и оговорено, но Грошев длил прощание. Андрей понимал тревогу: разве не было на памяти капитана неудачных операций!

Юзин не вникал в тонкости момента, расставания не затянул: деловито обменялся рукопожатиями с Бугаковым и Грошевым и уверенно направился в сторону Кирхдорфа. Черняк догнал его и зашагал рядом, стараясь не думать о Грошеве.

Вдоль дороги, над луговыми низинами висел туман. Зелень полей и подлеска была по-утреннему матовой, но прибитые росой запахи понемногу высвобождались ветерком из ночного плена.

Молодчина Леонтий Петрович — молчал, давал возможность побыть наедине с мыслями. Небось, он и сам был не прочь подумать о своем, неброский ходок в телогрейке и с тощим «сидором» за плечами, бредущий по дороге.

Скупую выжимку жизненной истории Юзина Черняк узнал от Грошева. Четырнадцатилетний Леонтий беспризорничал, потом был воспитанником красноармейской части, поступил в военное училище, откуда партийной организацией был рекомендован в школу военной контрразведки. Жена и дочки-близняшки погибли при эвакуации семей комсостава: тяжелая немецкая авиабомба разорвалась у вагона. До сорок четвертого года Юзин исполнял обязанности начальника разведки и контрразведки в небольших партизанских отрядах на территории Белоруссии, затем, до Победы, его четырежды забрасывали в немецкий тыл с разведывательно-диверсионными группами. Все операции были результативными, но в рапортах, уходивших по инстанциям, отмечалось, что дерзость некоторых операций подвергала неоправданной опасности жизнь самого командира. Ватагин хотел оставить его в отделе, но Юзин отказался: из-за любви к оперативной работе, в которой находил удовлетворение, а возможно, и забытье, из-за равнодушия к продвижению по служебной лестнице. За время, что Андрей знал Юзина, душевная боль его ни разу не вырвалась наружу. Зачерствел в горе, да и профессия наложила неистребимый отпечаток: сентиментальность и мягкотелость чужды контрразведчику. Дело жесткое, ничьих не бывает...

...Непрерывное движение по проселочной дороге опьянило Андрея, от духмяного воздуха звенело в голове. Лесные чащи, манящие луговины с перистыми листьями частого порезника словно убеждали в невозможности чудовищных, противоречащих покою природы страстей.

Черепичные крыши Кирхдорфа появились внезапно, за лесистым склоном. По дороге навстречу Юзину и Черняку двигалась от поселка низкорослая лошаденка с телегой, на которой гробоподобно, посверкивая черным лаком, покачивался рояль. Рядом с клячей вышагивал возчик. Третьим участником шествия был подвижный худой субъект в темно-синем костюме, с залихватским бантом на шее. Рояль трясло на неровностях дороги, и неумелость возчика возмущала человека, который, жестикулируя, что-то внушал сонному мужику. Поравнявшись с ними, Черняк спросил по-немецки:

— Впереди Кирхдорф? Мы не плутаем?

— Верно, верно, — откликнулся человек. — Кирхдорф. Кого-нибудь ищете?

— Покоя и пристанища, — словоохотливо сообщил Андрей. — Надоело скитаться. Говорят, в Кирхдорфе есть уцелевшие дома. Это правда?

— Да, да! Домов сколько угодно. Малолюдье — наша беда. Немцы — в бегах, польские новоселы предпочитают пока Зеебург, — спохватившись, субъект церемонно поклонился. — Разрешите представиться: Зигмантас Вайкис, музыкант, немного художник. В настоящее время, волею судеб — служащий предпринимателя-комиссионера.

— Хорошенькое дельце, — пробормотал Юзин. — Всегда что-нибудь к рукам прилипнет.

Вайкис хотел, видимо, возразить, но сдержался, и, увидев, что повозка укатывается все дальше, легко, как подросток, побежал за ней, выкрикивая на ходу:

— Надеюсь, будем соседями! Я проживаю на разъезде Гайнца! Заглядывайте!...

— Визитная карточка Кирхдорфа, — усмехнулся Юзин.

Поселок поразил Андрея запустением и смиренной унылостью. Такое ощущение испытывали моряки, встречая в океане корабль, оставленный по неведомым причинам экипажем. Переселенческие ручейки едва докатывались сюда. В черных глазницах окон чудилась тоска по человеческой суете.