Хайнц Конзалик - Человек-землетрясение Страница 8

Сам господь Бог не выдержал бы конкуренции с Тео Хаферкампом. Предприятия Баррайсов гарантировали кусок хлеба с маслом и еще с ветчиной. Обещания господа Бога были не столь реальны.

– Я чувствую, – сказал Хаферкамп после того, как Матильда Баррайс вытерла несколько слезинок, – мальчик по уши в дерьме.

– Ты вульгарен, Тео. – Матильда Баррайс осушила влажный нос. – Он тяжело ранен. Господи, быть может, ему больно. И никого нет рядом. Мой бедный мальчик…

– У бедного мальчика был друг в машине, и он сгорел. Еще никто не знает, как это случилось, но телеграмма… – Хаферкамп указал на бланк, лежащий перед Матильдой Баррайс на столике в стиле барокко, – она так лаконична, хотя все мы знаем, как Боб любит жонглировать словами. Что-то здесь подозрительно!

– Ты не любишь мальчика – в этом все дело! – Этот упрек Хаферкамп слышал каждый день и относил к своей обязательной разминке. Поэтому он отвечал всегда одно и то же:

– Конечно, я его не люблю. Ведь я увеличил его состояние всего лишь на пятьдесят миллионов и расширил фабрику с трех до пяти тысяч рабочих. Такое делают только из презрения! – Он прохаживался перед большим мраморным камином, мерил шагами комнату, время от времени останавливаясь перед одной из высоких застекленных дверей, ведущих на террасу и в парк. Отключенный теперь, зимой, фонтан привносил аромат Версаля и утраченной элегантности в рассудочный английский газон. – Я отправил Гельмута в Монте-Карло. – Хаферкамп произнес это таким тоном, как будто речь шла об экспортной торговле.

– Почему? – Матильда Баррайс прижала к подбородку мокрый от слез носовой платок. – Почему Гельмута? Тебе бы следовало позвонить лучшему врачу в Монте-Карло. Для чего у предприятий самолет? Почему никто не летит на Ривьеру и не забирает Боба? Может быть, он нуждается в услугах специальной клиники?

– Чушь. Он всего лишь не сможет несколько недель никому пожать руку.

– Ему ампутировали руку? – вскричала Матильда.

– Ты считаешь, рука может вырасти за шесть недель? – он постучал себя по лбу. Разговорный язык брата и сестры всегда немного фамильярен, даже если ты миллионер и носишь фамилию Баррайс. – Он обжег себе руки… И надеюсь, только в огне!

– Руки! О Боже! Его красивые, ухоженные руки. – Матильда вскочила и облокотилась о мраморное украшение камина. – Он немедленно должен попасть к специалисту!

– Для начала он должен вернуться во Вреденхаузен и вынести похороны Лутца Адамса. – Тео Хаферкамп ударил кулаком по обшитой дубом стене. – А потом я из него кишки выпущу! Не волнуйся – ни одно слово не просочится сквозь эти стены. Род Баррайсов безупречен. Но иногда меня воротит, сестричка. Иногда я вижу сон, как на меня обрушивается целая гора, а на вершине развевается знамя с фамилией Баррайс. И даже если весь мир гибнет, знамя продолжает реять! Кстати, что станет с Бобом?

– Я думаю, он возьмет фабрику в свои руки.

– С его-то знаниями? Мы устанавливаем электронное реле. Автоматы, маленькие роботы, если угодно. Думающие машины. А чему научился Боб? Как раздеть женщину – это он знает. Потом от нее отделаться он тоже может. Согласен, сложное занятие, не каждому под силу. И тратить деньги он умеет виртуозно. Какое счастье, что при всем желании он не может расходовать больше денег, чем получает доходов. Здесь судьба даже играет нам на руку. А в чем еще его способности? Ездить на машине? Мешать коктейли? Кататься на лыжах? Кичиться своей потенцией? Это не настоящие способности! Ему надо было быть королем, чтобы управлять лишь своим пенисом.

– Я больше не желаю слушать твои вульгарные речи. – Матильда Баррайс прошла к двери с высоко поднятой головой, само воплощение оскорбленности. Но, прежде чем покинуть салон, она через плечо еще раз обратилась к Хаферкампу:

– Так что же ты предпринял?

– Гельмут Хансен летит в Монте-Карло.

– И, ты считаешь, этого достаточно?

– Вполне. Могу поспорить, что обожженные руки не мешают Бобу раздевать женщин.

Что бы ни думали о дядюшке Теодоре Хаферкампе, насчет своего племянника он не заблуждался. И никто не знал, что иногда, сидя на своей большой холостяцкой вилле, он, вперившись взглядом в огонь открытого камина, говорил себе: «Это проклятое семейство Баррайсов! Нужно ли мне все это?»

Ему это было нужно… потому что он был его частью.

Гельмут Хансен приземлился в Ницце ранним утром и сразу на такси поехал дальше, в Монте-Карло. До его сознания не доходили ни красота грезящего в солнечных лучах, серебристо мерцающего моря, ни купающиеся в утренней заре вершины прибрежных гор, ни лиловые тени домов, ни блестящая галька на берегу моря, ни окрашенные в розовый цвет облака пены на рифах. Телеграмма дяди Хаферкампа пришла через десять минут после второго выпуска известий в Аахене. По телевизору в сводке дневных новостей на секунду показали фотографию сгоревшего «мазерати». Груда металла, изуродованного до неузнаваемости.

Только один погибший.

Биржевая тенденция с легким понижением. Акции промышленных предприятий несут потери в три пункта.

Гельмут Хансен ждал телеграммы. Он уже доставал из шкафа рубашки и белье, когда позвонили в дверь и разносчик телеграмм вручил ему приказ главы семейства.

Там стояло: немедленно. Это значило у Баррайсов: расходы не имеют значения. Немедленно – это значило сотворить новый мир. Быть самим господом Богом. Управлять миром, сидя на троне из денежных мешков. Невозможное позолотить и сделать возможным.

Гельмут Хансен действовал по этому семейному рецепту из Вреденхаузена. Он позвонил в чартерную фирму и заказал немедленно самолет в Ниццу. Любезный голос на другом конце провода высказал сожаление:

– Мы не делаем ночных рейсов, господин. Кроме того, метеорологическая ситуация настолько критическая, что до девяти часов утра мы не будем знать, сможет ли вообще одна из наших машин подняться в воздух. Мороз. Перелет через Альпы – слишком велика опасность обледенения крыльев…

– Я плачу двойную цену, – громко сказал Хансен.

– Даже если бы вы купили самолет, ни один из наших пилотов не полетел бы. После девяти утра мы в вашем распоряжении. При условии благоприятной обстановки…

Хансен положил трубку и позвонил во Вреденхаузен дядюшке Хаферкампу. Так как там никто не ответил, он набрал телефон виллы Баррайсов и вскоре услышал голос экономки Ренаты Петерс.

– Дядя Хаферкамп у вас, Ренаточка? – спросил Гельмут Хансен. – Позови его, пожалуйста, к телефону.

– Сейчас, Гельмут. – Голос Ренаты звучал взволнованно, в нем слышалось невысказанное напряжение. – Это правда, с Бобом? Госпожа Баррайс не отвечает, когда я ее спрашиваю, а господин Хаферкамп накричал на меня: «Смотри, чтобы у тебя молоко не убежало!» Боб попал в аварию?