Дмитрий Романов - Из варяг в греки. Набег первый Страница 9

И, уходя, качала бёдрами.

Её шаги растаяли, осенний лес был тих. Любор поднялся с земли и огляделся – вдруг кто видел. Опасения оправдались, на прогалине стоял человек и глядел в его сторону. Высокий, широкоплечий, но худой, с длинной белой бородёнкой в чёрном колпаке. Это был грек.

– Чего тебе, чёрный? – со стыдливой обидой крикнул Любор.

Монах, словно это был приказ, смиренно поклонился и пошёл к нему. А, подошед, перекрестился и перекрестил Любора, а тот отмахнулся, как от комара.

– Ты это брось, жрец, – Любор отступил.

– Оно во благо. Крестное знамение. Спасёт и сохранит.

– От чего спасёт? Никто не нападает.

– От сетей мира сего.

– Каких таких сетей?

– Соблазны, страсти… грехи. Они терзают нас всех. Я знаю, что и тебя. Потому что во всех нас это жало.

– Ты говоришь туманно жрец, но ты сам всё видел, – Любор кивнул в сторону, куда ушла Янка.

– Страсть по жёнам – тоже сеть, – сказал Филипп, – И ты попался в неё.

– Не нравится мне в сетях быть. Лучше рыбаком. Поймать бы такую рыбку! – Любор улыбнулся, и решил попытать грека, – Знаешь, как? Ты же столько видел, небось. И как с жёнами быть знаешь.

– Мы, монахи, жён обходим стороной.

– Почему?

– Обет. Они только нарушают тишину духа, в которой может открыться Бог.

– Не понимаю, зачем такой обет брать? Заставляет кто?

– С ним проще. Поверь. Но тебе то не обязательно… А вот с этой древлянкой я общался давеча.

– Да ну! – Любор хлопнул грека по плечу, – Говори. О чём?

– Хочет она домой больно. Как бы не ушла по весне.

Любор помрачнел.

– Думаешь, уйдёт? Леса… куда ж она одна? Да и как же… Неужели? Как бы её остановить? Ты можешь, чернец? Ты же умный.

– Не мудрей природы женской. А уж коли непокорная…

– Эх ты! И как быть?

– Тут только одно может помочь. Муж ей нужен. Любимый и суровый.

Любор помолчал, смерил грека взглядом, а тот опустил очи долу и вздохнул.

– Хорошо говоришь, – сказал Любор, – Мне такое любо… Кто ж ей мужем будет?

– В этих вопросах, княжич, я не силён. Не монашеского ума дело.

– Однако ты предлагаешь это. Значит, есть что у тебя на уме?

– Только бы Господь Бог на уме был, и на языке… остальное не нужно.

– Что ж в этом вашем Господе Боге такое, что даже о девицах думать не хочешь? Или старый уже? – Любор рассмеялся, – Вроде не старик. А чудной ты, право, чудной.

– Бог рассудит.

– И имя чудное у тебя. Филипп…

– Как у одного из апостолов, – грек перекрестился.

– Это кто такие?

– Ученики Христа. Было их двенадцать, и во время оно ходили апостолы по всему миру, разносили весть о Нём.

– О ком? – нахмурился Любор.

– Об Иисусе Христе.

– Кто такой? Князь?

Грек пожевал бороду и что-то прикинул.

– Приходи, княжич, как-нибудь ко мне в избу. Поговорим.

– О чём мне с тобой говорить? Как ты богов наших в Получье свалил?

– О разном. И о древлянке твоей, если хочешь, поговорим. А теперь разреши идти, вечерню пора служить.

Вот и вышло так, что единственным человеком, который мог бы его выслушать и дать совет, оказался монах христианин, чужак из Греции. Но, может, не спроста отец так уважал его, и стоило прислушаться к старшему? Через старших глаголет расчёт.

Но на следующий день Витко, Горазд и прочая молодёжь позвали Любора на охоту, ибо близился заветный праздник Осенины, когда солнце с луной делят небо поровну, а там и дни гуляний. И на столах должно быть всего в избытке, чтобы то, что не съели люди, съела земля и река, а накормленные духи почвы и воды хорошо послужили в новом году. Били оленей, свежевали прямо в лесу, и чёрные от крови, усталые и весёлые возвращались домой.

– Весенний дождь из тучки, осенний – из ясени! – так говорили.

Утром на заре моросил последний тёплый дождь, и на берегу Сожи собрались все поселяне от мала до велика. Круглым хлебом и кутьёй в горшках встречали матушку Осенину. Обливали детей речной водой, набирали в вёдра – омыть скот. В избах гасили все огни, заливали угли в печах. К вечеру новый освещённый огонь вынесет из своей норы жрец Везнич и раздаст всем – новое тепло в старые очаги. Чтобы всю долгую зиму грел как следует. В нём сожгут ветхую одежду, ломаные сохи, стрелы, и всё то, что есть символ старости.

На золотой горе из палых листьев стояла жена Стояна, держала в одной руке факел, в другой – хлеб. Остальные женщины водили хороводы в пять рядов, и рябило в глазах от лент, венков, гривен и серёг – тяжёлых и звенящих. Трещали костры, и дым устилал землю и реку, а в нём кружились лица, горели глаза и белые улыбки в вечерних сумерках.

По обычаю парни и девицы с завязанными глазами искали друг друга, и как только собиралось двенадцать пар – символом равноденствия, – их обряжали, пестовали, и поили хмельным мёдом. Потом пары распускались, и всё повторялось. И так до тех пора, пока могли стоять на ногах.

К Любору всегда стягивалось больше всех девиц, словно те видели сквозь повязки. А на самом деле просто запоминали, как бежать к нему через луг, сколько шагов-поворотов. С выставленными руками бойко шли, пихались локтями, визжали, цеплялись за его рубаху. Он и сам громко и весело смеялся, и к ночи был совсем пьян и зацелован.

Янка сидела у костра, и только хмуро поглядывала. Он тоже замечал её, и всё хотел подойти, но суматоха, крики, подначки друзей – и вот опять понеслась весёлая игра. Один раз Любор всё же подошёл пригласить её на луг, но она показала ему язык и отвернулась. И не сказала, что прежде того сам Стоян проходил мимо неё и бросил:

– А ты тут посидишь. Нечего. У нас и своих девок хватает.

И потому Любор ушёл ни с чем, хотя заметил ещё у другого костра Филиппа. Направился к нему, и весело махнул рукой.

– Чернец! Ну хоть ты иди плясать!

Грек тоскливо улыбнулся.

– Грех это. Да ещё и в праздник.

– Это что? – Любор пьяно и нахмурено улыбнулся, – У вас там тоже Осенину встречают?

– Рождество Пресвятой Богородицы нынче, княжич. Один из самых…

– А, как знаешь! – за руку тащили его в хоровод.

В круговерти всего, оглушённый бубнами и дудками, а больше всего – хмелем, Любор плутал по краю луга в молодых рябинах. Тут его подкараулила тринадцатилетняя Светлуша, румяная и белая, и припала к его груди, будто бы со слезами, хотя то был только повод. Любор удивился, чего она плачет, и девчонка толком ничего не объяснив, полезла сама губами ему в лицо.

Но из лесу тотчас донёсся страшный рык, и Светлуша завизжав, брызнула прочь, к свету и кострам. Любор растерянно ощупал пояс – ножа не было… но и зверя не было. Из темноты бора вышла к нему Янка. Она рыкнула ещё раз, точь-в-точь по-звериному, и оскалилась.

– Янка! – Любор засмеялся, – Ну ловка, девка!

Она, всё с тем же оскалом, подошла вплотную, стянула его за ворот и ударилась губами в его губы. Любор почувствовал, как в теле его стало вдвое больше крови, как он задыхается, а руки уже сжимают её груди под рубахой и бёдра под понёвой.

От этого Янка снова зарычала, но не противилась ему, а напротив – сама толкнула его, они упали вместе, и как-то вдруг оказались без одежды. Осока и кора резали белую кожу, тряслась молодая рябинка, которую обхватила Янка, словно это могло спасти утопающего от бурного потока.

Только в глубокой ночи они, замёрзшие, вышли погреться у крайнего костра. Гулявших почти не было – кто спал навзничь, кто допивал из бочек, а многие парами разбежались по лесу, и иногда ещё были слышны из-за дерев зажатые стоны и тяжёлое дыхание.

– Вот я теперь и твоя, – шептала Янка на ухо, – И секретов у нас нет.

Любор довольно улыбался и гладил её распущенные волосы.

– Буду тебе женой верной.

– Завтра же! Завтра же отцу скажу!

– Постой, – она приложила палец к его губам, – Прежде выслушай. Тут жить нам не след. Мы уйдём.

– Как же не след? Почему?

– Князь отдаст город старшему своему, а ты ни у дел. Тебе надо идти собирать свою дружину. Или будешь бегать за братцем всю жизнь?

Любор молча глядел на россыпь углей.

– Не такого мужа я в тебе вижу. Знаешь, я же и сама рода сильного, знатного. Вы всё говорите, мол, людоеды… А это всё неправда. Искоростень – город больше вашего. А люди у нас хоть и в шкурах ходят, но свободные, да богатые. Я дочь богатого воеводы.

– И ты хочешь уйти к себе?

– Не я… мы! Теперь – мы.

– Но не гоже сыну из рода уходить. Предки завещали жене к нему, а не…

– А не думаешь ты, что у вас теперь предков не особо чтут? Не смотри на меня так зло! Это правда. Подумай сам. Этот грек… Того и гляди, Стоян христианского бога станет почитать.

Любор снова молчал. В глубине он был согласен с Янкой.

– А мы чтим старых богов. У нас они одни! Древляне, дреговичи, вятичи, поляне, радимичи – сколько племён! Но одни боги… И потому Аскольд в Киеве созывает всех нас, а одни вы не идёте.